ВЕРА

Вера "во что" и вера "в кого"

Вера есть вера не "во что", а "в кого". Неверующие это обычно не понимают, что простительно вполне, а вот когда верующие веруют "во что", это нарушение главнейшей заповеди - "да не будут у тебя боги иные", "не сотвори себе кумира".

"Во что" - это не только "в ауру", "в песочек с могилки блаженной Матронушки", "в патриарха и что все раскольники погибнут". "Во что" - это вполне в Бога Отца Вседержителя и далее по Символу, но - без надежды и любви. Веруют же, что возможны пришельцы (хотя что тут веровать - это знание, что они возможны), но не надеются на их прилет и уж подавно их не любят. Бог для фанатика, ханжи, изуверы - пришелец. Если и прилетит, то не для разговоров, а для разборки.

Лучше всего эта особенность веры видна на неверующих. Неверующие правильно говорят, что не "не веруют в Бога". Как можно не веровать в то, возможность существования чего отрицаешь? (Если возможность признают, это уже не неверие, это наш дорогой агностицизм). Неверующий не верует в веру верующего. Сравнить это можно разве что с неверием гомофоба в существование врожденной гомосексуальности. Логика, аргументация и пр. - ровно те же. "Ай, бросьте, это на него повлияли..." - "Да все ради денег..." - "Просто ему одиноко...",

Признать искренность веры верующего, признать даже наличие этой веры - великое дело. Если уж верующему, имеющему опыт странного, трудно признать неверие неверующего, насколько труднее неверующему! Кстати, здесь различие между терпимостью и толерантностью - и в пользу последней. Терпимый терпит, хотя полагает, что у ближнего просто одурь. Ну, выдумывал ты себе, что ты гомосексуал (что ты верующий), ладно, я с этим смирюсь и не буду тебя донимать и переубеждать. Толерантный, не рассуждая, принимает как данность - да, ты гомосексуал; да, ты верующий. Искренне, глубоко, без дураков. Что ж, давай исходить из этого.

Если исходить из выражения "вера даётся", тогда, конечно, вера даётся Богом. Но есть ещё выражение "вера обретается", "вера ищется", подразумевающие, что веру ищет человек. Понятно, что выражения эти друг другу не противоречат. "Стучите, и вам откроют" (Иисус). Грибы ищут, но всякий грибник знает, что бывают люди, которым грибы словно сами идут в руки. Причина, конечно, не в том, что грибам не всё равно, кто их съест, а то, что искать можно по-разному. Можно искать грибы и целоваться с любимой женщиной, а можно просто искать грибы. Так и с верой: поискам и дарованию веры может помешать даже такая замечательная вещь, как любовь. Можно утешаться тем, что бывает это редко, а когда бывает, вспоминается апостол Павел: вера явление временное, а любовь - вечное. В раю вера будет не нужна, а любовь - будет. Впрочем, ещё и до рая любовь вере не помеха, потому что и любовь, и вера то усиливаются, то ослабляются - или, точнее, то более ощущаются человеком, то менее, и они могут переплетаться друг с другом как два конца шнурка в ботинке.

Главное неверие - не от атеизма или равнодушия. Атеизм требует сил больше, чем вера, ведь атеизм - от себя, вера от Бога. Равнодушие вообще ничего не требует, а это человеку скучно. От атеизма и равнодушия нетрудно прийти к вере. Правда, тогда есть риск, что и набожность выйдет самонадеянная и скучноватая.

Главный источник неверия — вера, своя вера и чужая. И отсутствие веры, и присутствие подпитывают неверие. Если человек "не верует", то он это осознает, потому что рядом кто-то все-таки верит, "рядом" в пространстве или во времени. Веровать можно даже, если не подозреваешь, что есть неверие. Поэтому неверие и вера не два противоположных чувства, как ноль и единица не два числа, как слепота и зрение не симметричные явления. Неверие есть остаток того хаоса, из которого Бог сотворил небо и землю — и это, оказывается, не столько грозный хаос урагана, сколько хаос тумана, безуспешно пытающегося выдать себя за облако.

Если человек начинает верить, что он может поверить, он уже немного верующий. Если вера есть, кажется, что её мало, впадаешь в отчаяние, хуже которого только уверенность в том, что ты такой крепко верующий, что никакие искушения тебе не страшны и сам Бог тебе не брат. А Иисус назвал верующих Своими братьями, но именно поэтому советовал каждый день молиться: "Не введи нас в искушение".

Главное искушение: счесть свою веру своей. Вот чудо: если человек глубоко верующий, он полагает, что его вера мелкая и маленькая. Маловер же убежден, что его вера – глубокая, и так об этом и заявляет. Конечно, это объясняется просто: маловер просто не подозревает, как глубока может быть вера. Но даже маловер может и должен подозревать, что он самого главного не подозревает – и тогда, вот уж чудо, и маловер становится близок Богу.

Хуже собственного маловерия или ханжества кажутся только чужое маловерие и ханжество (только кажутся!). Верующие слишком часто отпугивают от Христа, а не привлекают к Нему. Некоторые даже считают своим долгом отгонять от Церкви "недостойных", боясь, чтобы они не причинили боли Иисусу или верующим в Него. Христианину рядом с Иисусом соблазнительно чувствовать себя этаким "человеком в штатском" - молчаливым и бдительным.

Чужая вера мешается под ногами, кажется неверной — а иногда она действительно неверная, хотя она действительно вера. И вот верующие, которых и так немного, так схватываются друг с другом, что со стороны кажется - к Христу и не протолкнуться, Он и не ждёт нас, иначе бы давно уже дал эту странную веру. А если ждет, так подождет, он ведь добрый .

Это ошибка! Иисус противоположен Воланду, который валялся на тахте, предоставляя своей свите общение с москвичами. Иисус противоположен и Иешуа, пусть и очень доброму, но отчужденному и от людей, и от Бога человеку, готовому простить и тех, кто не просит прощенияя. Не верьте Булгакову, не верьте христианам - верьте Христу. Он сказал: "На небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии" (Лк. 15. 10). В числе прочего, это может означать: "Я более обрадуюсь одному задумавшемуся о смысле жизни подлецу, чем девяносто девяти умным людям, которые уже все для себя решили — будь они верующие или неверующие".

Вера поэтому есть приключение. "Приключение" происходит от слова "соединение", "связь", то есть оно означает примерно то же, что на латыни "религия". Объясняют это так, что "религия" есть связь людей с Богом, но религия есть и связь событий в жизни людей. Вера есть приключение за приключением. Из одного вытекает вовсе не то другое, которого мы ждали.

В Церкви издревле различались "катехизисы" - книги, объясняющие христианам их веру, и "апологии" - книги, убеждающие нехристиан, что Иисус — Бог, помогающие неверующему понять веру (не уверовать!). Эта книга и апология, и катехизис. Дело в том, что противопоставление апологии и катехизиса была немножко наивным и забывало, что в каждом верующем есть уголок неверия. Апология, обращенная к чужому неверию, всегда склонна к сердитости. Апология, обращенная к неверию в себе, помогающая себе-неверующему понять себя-верующего, углубиться в веру, уже тем хороша, что с собой мы всегда будем разговаривать ласковее, чем с ближним.

Неверие не есть преступление. Человек, который не доехал до какого-то города, не преступник. Наоборот: он чего-то еще не переступил. Неверующий знает веру как знают город по картинкам и путеводителям: вот тут собор, тут красивая маленькая церковка, тут жил замечательный человек. Можно по путеводителям и очеркам изучить весь город, и все-таки это будет лишь видимость знания.

Собор, отталкивающе огромный и помпезный на фотографиях, вдруг окажется сравнительно небольшим среди огромных жилых кварталов. В маленькой красивой церкви окажется хамоватый священник и туда тянуть не будет, а рядом с домом покойной знаменитости вы вдруг познакомитесь со вполне живым, хотя и не знаменитым человеком, и это знакомство изменит всю вашу жизнь.

Многие претензии к вере и верующим отпадают, когда с ними знакомятся. Конечно, нельзя изнутри познакомиться со всеми существующими в мире верованиями, как нельзя объездить все города, но даже в одном-единственном городе уютнее живется не тогда, когда мы считаем его лучшим, а когда мы помним, что есть и другие города.

*

Люди часто путают веру с вероятностью. Сказать "я верю ему на пятьдесят процентов" означает не верить ни на один процент. С вероятностью 50% монетка падает орлом или решкой! Если на вопрос Христа "Веруешь ли в Сына Давидова?" слепой ответит: "С вероятностью пятьдесят процентов", Иисус не исцелит один глаз из двух, Он вообще окажется бессилен! 

Доверие говорит: "Я верю ему на пятьдесят один процент!" Это очень много, обычно речь идет о 50,005 процента, что тоже неплохо. 

Вера же - это стопроцентное зрение...

Поэтому пресловущее "пари Паскаля" - ну, сходи в Церковь, если Бога нет - потеряешь час, если есть - выиграешь вечность - в лучшем случае "математики смеются", в худшем гнусность.

*

Это до чего ж сильны добро, любовь и жизнь, если их слабые проблески держат мир! Их проблески не у отдельных безупречников и безупречниц, их проблески у каждого случаются. Бог милостив и всесилен, Он прорывается. Я бы на Его месте не стал, потому что и эти прорывы мы приватизируем и объявляем своими.

Противоположны не вера и неверие, а вера в Бога и Его силу и вера в среду и в свою силу. Ханжество и тупизм неверующих, разочаровавшихся, противников догматизма и любого объединения – тот же дух, что отравляет верующих, только у верующих всё-таки этот мрак сочетается хоть с какой-то трансцендентностью, а у позитивистов (условно, чтобы не обидеть) – мрак и мрак. Ну, как было сказано, с проблесками.

Что ж, если мир провалился, так мне чаю не пить? Накуся-выкуси! Чаю! Чаю и воскресения мёртвых, и, что ещё наглее, поэтому даже не упоминается обычно, чаю воскресения живых!!! Чаю не проблесков, а огня, первосортного, без дыма, без вони, чаю плазмы, что она в каждом сердцем и рвётся к Богу и они встречаются. Только бы в начале, в середине и в конце духовного пути поменьше гордиться собой, радоваться себе, и побольше видеть других, слушать других, радоваться тому, что есть другие, что другой – не Пятница при тебе, Робинзоне, и ты не на острове вообще, а человек среди людей.

ПОЧЕМУ И Я НЕ МОГУ ПОВЕРИТЬ В БОГА

Вопрос в виде утверждения: "Я не могу поверить в существование Бога и не хочу поверить, что его нет... Это печально". Это не печально, это типично. Верить в Бога и не верить в Бога - тут нет симметрии. Сходство в одном: нельзя поверить в то, что Бог есть, как нельзя поверить, что Бога нет.

Поверить в то, что Бога нет, нельзя потому, что это человек твёрдо знает. Бога нет. Это "медицинский факт". Нельзя же верить, что нет василисков, сепулек и, соответственно, сепуления. Нет любви (одни гормоны). Нет совести (одни социальные условности-договоренности). Солнце вращается вокруг земли. Капитализм придумали евреи, и он скоро кончится. Земля плоская. Черепаха, на которой стоят слоны, на которых стоит земля, предпочитает мясо, а не морковку. Хочешь, не хочешь, а с этим нужно смириться. Так говорят атеизм, научное мышление, картезианский метод и газета "Знание - мыло".

Религия, богословие и мистика говорят, с другой стороны, что нельзя поверить в Бога. Можно даже не пробовать. Как ни напрягайся, самое большее - поверишь в то, что ты веруешь. Обычно же усилие поверить в Бога ведёт к усталости, мигрени и экземе, а в крайних случаях к ханжеству и инквизиторству.

Человек не может ни устроить бурю, ни усмирить бурю. Человек, самое большее, может устроить бурю в стакане воды и считать это мистикой, религией и откровением. Такие бури удобны и просты в обращении. В церковь ходить не надо, стоит себе стакан со святой водой на полочке и при случае бурлит - если мы в него из трубочки дуем. Может и даже должен человек защищаться от бурь - вся архитектура об этом. За стенами завывает ветер, а у нас комфорт и полный атеизм. Такой атеизм можно даже сочетать с игровой мистикой - комната, полная отгороженность от Бога, а внутри стакан с мистицизмом и в нём мирная роза.

Если человек не может ни поверить, ни потерять веру, то откуда берутся верующие и неверующие? А откуда вообще люди берутся? Человек может родить только голую обезьянку, коллектив может эту обезьянку усовершенствовать в чиновника, солдата, интеллектуала, трудящегося.

Вера от Того, в Кого веруем. Буря не потому начинается, что мы надуваем щёки и дуем. Когда Иисус говорит "Стучите, Вам откроют", Он же не хочет сказать: "Зажигай одну спичку за другой со смирением и терпением, и тогда взойдёт солнце". Вера иногда обрушивается на человека как буря, иногда обвевает его как отпускной ветерок, но в любом случае доля человека в уверовании - быть человеком, то есть, быть готовым к постоянному изменению, к неожиданностям, к тому, что все представления о мире и окружающих людях - лишь суеверия. Держать ум и сердце распахнутыми. Не быть богом... Это очень трудно человеку, не быть богом, во всяком случае, не вести себя с окружающими так, словно я один - Господь Бог, а они мои творения. Тогда Бог сможет проскользнуть - или ворваться, это уже как Он захочет - в душу.

Кстати, эти простые советы для неверующих, мечтающих о вере, к верующим тоже относятся. К нам даже больше, потому что обрести веру от человека не зависит, и Бог может прорваться даже через каменную стену "научного атеизма", а вот потерять веру от человека очень зависит - если он превратит благодать в цемент, скрепляющий его страхи, лень и алчность.

ПСИХОЛОГИЯ ВЕРЫ И ВЕРА В ПСИХОЛОГИЮ

Бог – не психолог, хотя встреча с хорошим психологом часто напоминает встречу с Богом. Радость, ощущение, что «заново родился», вволю познал самого себя, сориентировался, прозрел. Такой же результат бывает от просмотра хорошо снятого фильма с победным концом, в котором легко влезть в шкуру главного положительного героя. Посмотрел про мушкетёра и выходишь из кино, расправив грудь и поигрывая невидимым эфесом невидимой шпаги. А потом всё возвращается, плечи опускаются, хорошо ещё, если хуже не станет. Неудачная попытка взлететь  может обескуражить.

К сожалению, и встреча с Богом может напоминать встречу с психологом. Первоначальный подъём («первая любовь», дерзко сказано в Апокалипсисе), ощущение, что «всё понятно», прилив сил, хочется всех обнимать и удивительно, почему люди смотрят снисходительно либо даже с некоторым испугом удаляются за горизонт. А потом «всё возвращается». Человек, может потерять веру, может потерять желание ходить в церковь, может потерять силы.

Прилив сил от встречи с психологией и от встречи с благодатью не вполне одинаков. В первом случае некоторое разочарование неизбежно, во втором неизбежного нет. Впрочем, во встрече с психологией и риска меньше: разочарование в Боге болезненнее, а если и безболезненно, то ещё опаснее.

Различие психологией и благодатью есть частный случай различия науки и религии (не веры, там всё слож. Чистка зубов так же отличается от поста. Одно не мешает другому – чистить зубы разумно и постом. Не исключены фанатики, которым чистка зубов кажется недопустимым вмешательством науки в жизнь личности. Может, именно это имел в виду новгородский священник, который в XII веке спрашивал митрополита-грека, допустимо ли толчёной скорлупой тереть зубы, если собираешься причаститься. Если пренебрегать чисткой зубов, может пострадать проповедь Евангелия. Зубы выпадут, и получится «Хриштос вошкреше». (Да и много таких «вошкреше», искренне недоумевающих, почему им не внимают).

Пост не так безусловно полезен как чистка зубов. Можно даже испортить желудок. Некоторые подвижники умирали от истощения – таких ни в коем случае не причисляли к лику святых. Пост, в отличие от чистки зубов, может быть символическим. Может быть сугубо личным – Ганди постился безо всякого календаря каждый раз, когда наталкивался на непонимание окружающих (а это было часто). Групповая чистка зубов дело неслыханное (хотя миллионы людей чистят зубы в одно и то же время каждый день), а вот пост «по соглашению» или в соответствии с церковным календарём – норма. При этом доказать какой-либо духовный эффект от поста невозможно в принципе – дух не терпит доказательств, да и «пользу» трактует так, что медицина падает в обморок. Зубы же чистить имеет смысл, напротив, только постольку, поскольку доказано, что это полезно.

К счастью, вот чего встреча с Богом не напоминает, так это встречу со стоматологом – разве что в воспалённом воображении фанатика. Бог, безусловно, умеет дёрнуть, но выдёргивает Он мнимости, фикции, оставляя и высвобождая настоящее. Конечно, Бог может обернуть страдания к лучшему – не все, кстати. Только страдания всё-таки не от Бога, а от того, что зубы не чистим. Причём, зубы не чистят – коли речь идёт об этике – одни, а страдают другие. Как выразился Иеремия «отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина». Причём, - у чужих детей.

Главное же сходство психолога и Бога то, что ни Богу психолог не нужен, ни психологу – Бог. Богу нужен человек, работающий психологом, и Бог нужен человеку. Вера науке не нужна, наука вере не нужна, но человеку, который занимается наука, вера нужна, и верующим нужна наука по той простой причине, что им не нужно невежество.

"ВЕРУЮ" - ВСЕГДА "Я ВЕРУЮ"

Один толстовец вспоминал, как его упрекал следователь: "А зачем же просите дать вам прочесть протокол, прежде чем подписаться? Толстовцы должны верить людям...".

Лишив человека всего, режим всё-таки оставлял ему право подписи. Подпись означала согласие жить по лжи, принятие на себя вины за зло. Не меня заставили - я согласился. В результате появился новый человеческий тип, подписывающий бездумно самые страшные документы под девизом: "А меня заставили подписать".

Ложь здесь в том, что "меня" при этом не существует. Человек должен верить другому человеку, но если "я" лишено возможности неверия, то "я" уже не "человек", а кукла. Человек, который добровольно отказался от насилия, как и человек, которого лишили возможности сопротивляться насилием, - у них одинаково остаётся одно: "я", способное верить или, напротив, не верить.

Выразить это можно - когда все прочие средства отобраны - лишь своей подписью. Подпись становится столь же важным актом, как возложение нескольких крошек ладана на курильницу перед алтарём императора. Поэтому на новоязе "доверять" означает отказ от своего "я", отказ проверять, сомневаться, обладать той базовой суверенностью, без которой сама способность говорить "да" или "нет" лишь фикция.

Самый страшный удар по "совку" нанёс в этом смысле Рональд Рейган, который посмел сказать очередному деспоту - публично, перед телевизорами, в прямом эфире - сказать по-русски: "Доверяй, но проверяй". Впрочем, реально американцы не слишком "проверяли". Настоящая проверка "империи зла" потребовала бы полномасштабной войны. Атомная бомба нужна злу, чтобы не дать себя проверять. Кремль не даёт себя проверять Вашингтону, ЖЭК не даёт себя проверять жильцу.

Недоверие включает в себя не только и не столько проверку, сколько возможность проверки (Фома Неверующий). "Возможность проверки" носит не только пассивный характер - мне кто-то предъявит что-то для проверки, я посмотрю и вынесу решение, но и активный характер. Человек, который не знает, как делают атомную бомбу, не сможет проверить, делают ли её. Человек, который просто не доверяет никаким организациям, включая религиозные, который сам лишён религиозного опыта - опыта личной веры, соединённой с верой другого, который забивается в свою нору от зла, - такой человек не "проверяет" и уж подавно не создаёт свободное от обмана пространства, а так же уничтожает своё "я",как и тот, кто заменяет своё "я" волей начальства.

ВЕРА БУКВАЛИСТСКАЯ, ВЕРА АЛЛЕГОРИЧЕСКАЯ И ПРОСТО ВЕРА

Неверие или, лучше сказать, незрелая вера часто называет себя "символической верой", "эстетической верой". Не случайно одна героиня Достоевского настойчиво выспрашивала, буквально ли её собеседник верует в Воскресение. Сложность веры в том, что она не может быть ни буквальной, ни поэтической, аллегорической. Буквальной - потому что буква есть лишь часть текста. "Буквально веровать в Воскресение" означает перекашивать благодать, веровать не в Бога, а именно в подъём мертвеца из гроба, в оживление умершего. Это возможно, но совершенно не имеет отношения к той вере, которую дарит Бог, которая и есть "вера в воскресение".

Эта вера - лишь производное из веры в Бога Творца. В этом вся и сложность отношений с верующими в Единого Бога и всё же не верующими в Воскресение. Когда веруешь в Христа, видишь, что эта вера даже не "вытекает" из веры в Творца, а является её частью, как капля воды в море не вытекает из моря, является частью моря. Увидеть воскресшего Иисуса "буквально", не видя ни Отца, ни Рождества, - чудовищно. Апостол Павел потому "поверил в Воскресение", что увидел не просто буквально воскресшего, а увидел наконец-то весь Текст. Кошмар всяческих фантазий на тему воскресших покойников в том, что воскресение без контекста веры в Творца есть фокус, завораживающий, а не освобождающий.

Так же чудовищно и кошмарно "буквально верить" в Причастие, веровать в то, что кто-то там видел в Чаше Младенца (а почему Младенца? ведь Тайную Вечерю не младенец созывал).

Увидеть в чаше Младенца, кстати - не чудовищно, тут уже начинается тайна отношений с Богом, Который показывает, что хочет, но всегда - тому, кому хочет. Вера же в чужие откровения подменяет волю Божией своим волевым усилием.

На другом полюсе - вера в то, что литургия есть всего лишь "аллегория". Собрались, помянули - был-де в жизни Спасителя и такой эпизод, Он ему почему-то большое значение придавал... Наверное, потому что сей эпизод символизирует то-то и то-то...

В обоих случаях утрачивается контекст веры - а ведь контекстом веры является Тот, в Кого веруют. Точно так же споры о том, что важнее - вера или дела - возможны лишь там, где утрачивается контекст и веры, и дел. Этот контекст - любовь, жизнь. Без них остаются лишь тексты. Тогда и начинаются споры о том, "в какой момент" хлеб становится Телом Христовым, разлагалось ли тело Иисуса в гробу и т.п.

Точно так же, когда утрачивается контекст любви, бывшие любящие начинают спорить, "кто первый сказал"... Ничуть не лучше, конечно, заявления аллегорические: мол, я и не любил, а было сие аллегорическое выражение возрастного кризиса.

Аллегоризм угрожает вере чаще буквализма. Воскресение тогда - лишь символ, знак, аллегория какого-то идеала. Или даже всех идеалов разом. Различия между символом и знаком с аллегорией, столь важные для учёных, при этом абсолютно стираются. Главное - не настоящее, но и не фальшивое, а - вроде денег. Деньги ведь "настоящие", если отпечатаны настоящей инстанцией. Но самые настоящие деньги все равно - лишь знак. Фальшивые деньги - это фальшивая условность, настоящие деньги - настоящая условность. Вот пусть сердце будет печатным двором, который вправе чеканить веру в Воскресение, что бы это ни значило.

Вообще-то такая аллегорическая вера страшное дело - для тех, кто попробовал веры настоящей. Впрочем, настоящая вера проявляется прежде всего в готовности признать, что Бог может из самой условной, эстетской, искусственной "веры", которую нельзя писать без кавычек, вырастить и веру настоящую. Да, всегда есть риск, что человек, увлекшийся фальшивкой, пройдёт мимо подлинника. Но если подлинник живой, не стоит на месте, то...

СОМНЕНИЯ

Современный мир невозможен без сомнений: в нём личность свободнее, мир сложнее, в нём больше «кажимости». Наука, как она сформировалась с XVII века, основана на сомнениях как принципе отношений с внешним миром.

Архаический мир относился к сомнениям точно так же, как к разводам: преступление. Грех. Не должно быть. Наказать. Измена. Иисус ничего не говорит о сомнениях, апостолы говорят - и всякий раз отрицательно. Сомневающийся человек подобен морской волне...

Да, сомневающийся человек подобен морской волне. Да здравствуют морские волны! Апостол, видимо, не любил моря (в Библии вообще заметно нервное отношение евреев к "большой воде", даже к разливу реки). Какой, собственно, выбор? Либо морская волна, либо гранитный столб? Или даже столпъ? Гранитный столпъ ни на что не годится, разве что на постамент для памятника Гитлеру или Ленину.

Сомнений мало не бывает, как не бывает мало океана. Часто образцом сомнений выставляют Гамлета, даже называют нерешительность гамлетизмом. Помилуйте, какой же Гамлет - нерешительный, сомневающийся? Гамлет мало сомневается, в этом коренятся его проблемы и, что ещё печальнее, проблемы окружающих. Гамлет имитирует сомнения, а так-то он давно решил, что себе, любимому, лучше быть, а врагам лучше не быть.

Сомнение иногда есть неуверенность, страх, результат недостатка или избытка информации, но очень часто сомнения - проявление веры и разума. Образованность, наука есть сомнение выдрессированное, прирученное, поставленное себе на службу. Умение действовать в условиях неопределённости.

Наука верует в познаваемость мира, поэтому наука увенчивается сомнением. Вера верует в непознаваемость Бога, поэтому вера основана на сомнении. Это одно то же сомнение, только то, что для науки - потолок, для веры - пол.

Иисус ничего не говорит о сомнениях, но Иисусу о сомнениях говорят. "Верую, помоги моему неверию" не вызывает у Спасителя возмущения.

Иисус ничего не говорит о сомнениях, но Иисус предъявляет вере такие требования, что христианину не сомневаться невозможно. Если верующий - человек, который двигает горы, то верующих нет, есть лишь сомневающиеся. Это очень хорошо, потому что люди должны двигать не горы. Во всяком случае, верующие. Вера, способная сдвигать горы, нуждается не в Боге, а в горах.

Вера в Христа есть прежде всего сомнение в том, нужно ли двигать горы. Сомнение неизбежно присутствует в отношениях со Христом, но это не червоточинка в яблоке, это кожура яблока, предохраняющая его от гниения. Выбор невелик: либо сомнения, либо фарисейство. Сомнение - единственный ответ на вопрос о сосуществовании зла и Бога, и этот ответ побуждает не останавливаться, а идти к Богу.

Сомнение есть искушение, которое рождается изнутри. В обычное искушение входят или вводят, в сомнение нельзя ввести - вопреки распространённым страхам. Сомнение нужно выращивать в себе, и его нужно выращивать, потому что без сомнений вера мертва или, что ещё хуже, умерщвляет. Как, впрочем, и неверие.

Неверующий, который не сомневается в неверии, в точности похож на несомневающегося верующего. Для них Бог - не кто-то, а что-то. Что-то несуществующее (для атеиста) или что-то существующее (для фанатика), но в любом случае - что-то мёртвое, молчащее, не обладающее свободой. Сомнения в выборе объекта отличаются от сомнений в выборе субъекта - субъект можно спросить. Вот тут-то вера и оказывается источником сомнений, ибо живой Бог что-то говорит, но точно ли мы Его слышим? Фанатик не сомневается в своём слухе. Человек, который начал глохнуть, обычно уверен, что окружающие стали говорить тише, чем раньше. Кто не сомневается, начинает кричать на окружающих - это крик глухого, которому трудно расслышать собственный голос.

Сомнения в вере означают разное в зависимости от того, какова вера. Если вера навязана извне, то сомнения не просто неизбежны, они должны побеждать. Это сомнения в насилии, а не в вере.

Однако, "навязанность" не есть лишь внешний фактор. Вера, которую никто не навязывал, которую человек принял, может стать "навязанной" или, наверное, "привязанной", если она не проникла в его жизнь. Тогда сомнения - это бунт той самой жизни против лицемерия, против фикции, пускай даже эта фикция вполне добровольная. Это "здоровые сомнения".

Бывают невротические сомнения. Собственно, ханжество предпочитает все сомнения рассматривать как невротические, как бегство человека от проблемы в болезнь. Военная психология: солдату ничто не может помешать, кроме его нежелания выполнить приказ. Если верующий сомневается, значит, у него кризис веры, он плохой верующий, он предпочитает широкий путь наслаждений. Сомнения - это попытка оправдать свою греховность. При этом "сомнения в вере" отождествлются с "сомнениями в верующих". Подлость этой позиции в том, что часто именно так и бывает: человек сомневается, чтобы снять с себя ответственность. Однако, не всегда это так, и, даже если это так, разумнее, практичнее, человечнее обращаться к лучшему в человеке, а не к худшему.

Современный человек чаще сомневается, потому что чаще верует искренне, лично. Отсутствие сомнений в прошлом результат не более глубокой веры, а менее глубокой. Не было возможностей сомневаться.

Сомнения иногда признак здоровья. Вера в доброго царя-батюшку не ведает сомнений, потому что всё, противоречащее этой вере, списывает на злых псарей. Такова и вера ханжей, которые всё противоречащее благости Божией, списывают на грехи сомневающегося, на секулярное общество, на погоду и т.п.

Сомнения иногда признак болезни - "гамлетизма". Это не сомнение в том, что Бог есть и что Он благ, это сомнения в том, что я есмь и что я благ. Это болезнь воли. Можно представить это как сомнения в силе благодати, но вообще-то это просто депрессия.

Человек подобен матрёшке, в нём множество отсеков, отделённых друг от друга водонепроницаемыми перегородками. Постмодернизм утверждает, что это необратимо. Сомнение взламывает эти перегородки, помогает человеку обрести цельность.

Отсутствие сомнений есть отсутствие потребности в обратной связи. Кто не нуждается в обратной связи, тому грозит смерть. Буриданов осёл умер, потому что не мог выбрать между двумя одинаковыми охапками сена. У него были сомнения, что эти охапки - одинаковые. А ведь одна была левая, другая правая. Если бы Буриданов осёл попробовал пожевать левую охапку, она бы сказала ему, что сено должно принадлежать народу, что жевать сено имеет право лишь осёл, который получил разрешение в минсельхозе. Если бы Буриданов осёл попробовал пожевать правую охапку, она бы сказала ему, что жевать - это проявление индивидуализма, эгоизма, антисоциальное поведение.

Буриданов осёл должен был брать пример с того осла, на котором Иисус въехал в Иерусалим. Ох, как сомневался тот осёл: что за странный спектакль затеян, да не побьют ли, да не будет ли Иисус бить пятками в живот или палкой по крупу... Так с этими сомнения и въехал в свой ослиный рай, где прямо под ноги бросают много-много свежих зелёных веток, ешь - не хочу.

Рассел противопоставлял волю к вере - волю к сомнениям, призывал прилагать усилия для сомнений и был безусловно прав. Не может быть "воли веровать". Самое большее, может быть воля получить веру, воля просить о вере. Воля верить есть противоречие по определению. А вот воля сомневаться - необходимый психологический труд верующего. Благодать гасит сомнения не для того, чтобы их не было, а чтобы сомнения из орудий бессознательного греха и незнания стали орудиями сознательного самовоспитания, очищения веры от своей гордыни и эгоизма. Сомнения не с Богом борются, а с идолопоклонством.

Сомнения, которые живут в душе с пропиской, которые привечаются как желанные гости, это друзья человека. Врагами человека являются сомнения ("искушения в вере"), которые заведомо воспринимаются как враги. Но ведь такое может быть только, если сама вера представляется не верой, а знанием, уверенным (а на самом деле, самоуверенным) чувством. Отцом таких сомнений сомневающийся назовёт диавола (хотя Господь называет диавола отцом не сомнений, а лжи - существенная разница), но настоящий-то отец он сам, не желающий дать вере быть именно верой - благодатной свободой, общением с Любимым, а не точным знанием.

*

СОМНЕНИЯ И ВЕРА

Боже, как я люблю нормальных атеистов! Атеистов без гебешного прошлого и обкуренного настоящего! Атеистов западноевропейского масштаба, культурных и даже мультикультурных, а не мультурных.

К сожалению, нормальных атеистов мало. Но вот замечательный искусствовед Кирилл Алексеев взял и на мои высокопарные рассуждения о диалектике веры и сомнений ответил цитатой из послания Павла филиппийцам: «Всё делайте без ропота и сомнения». Мог бы и вторую метнуть, из послания Тимофею: «желаю, чтобы на всяком месте произносили молитвы мужи, воздевая чистые руки без гнева и сомнения».

Что же, я плохой христианин, коли я ценю сомнения? О, я плохой христианин, но не потому, что, кроме атеистов, люблю сомнения, а потому что козел-кобель-лодырь-лентяй-лежебок. С апостолом Павлом я вполне солидарен – делать все надо без сомнений, а особенно молиться. Сомнения слишком драгоценны, чтобы использовать их во время молитв и работы. Они должны лежать на черном бархате души как драгоценности короны, пастись на вольных лугах психики как элитные жеребцы, которых даже на скачки не выпускают, такие они элитные. В этом смысле сомнения похожи на секс, который неуместен и во время молитвы, и во время «всего». Всего, кроме секса. Как и наоборот. Делу время, потехе тоже час, как говорили в старину. «Потеха» тут – не только охота, как это обычно трактуют, но и всякая игра, включая любовную утеху.

У сомнений и секса есть одна общая черта – они требуют другого. В греческом оригинале обоих цитат «сомнения» - это, вы будете смеяться, «диалог». Что вызывает у переводчиков проблемы. Иногда переводят как «расчеты», иногда «рассуждения». В любом случае, имеются в виду нездоровые расчеты и напрасные рассуждения, так же похожие на полноценный диалог как отношения Гамлета с Офелией на «брак непорочен и ложе непорочно», которые проповедовал апостол Павел. Вот умели же древние сказать! Не секс какой-то пошлый, а «ложе непорочно»! А сейчас говоришь «непорочный секс» - и на тебя смотрят с неудомением. А еще сексуальная революция называется!

Думать, что вера и сомнения несовместимы, - все равно, что полагать несовместимыми брак и секс. Конечно, брак состоит не из одного секса, этим он отличается от публичного дома. Секс в браке даже очень мало занимает времени, если с хронометром посчитать. Сомнения в вере тоже – как соль в земле, а не как сомнения у неверующего. Но зато это плодотворные сомнения, - как и секс в браке плодотворен, в отличие от секса в публичном доме, и речь идет отнюдь не только о детях.

Сомнения в вере – это диалог с Богом или императорский диалог с самим собой, тогда как сомнения до веры и мимо веры – монолог. Сомнения в вере – гарантия веры, прививка от фарисейства и ханжества, мобилизация перед следующим шагом в вере. Да-да, самое трудное – передать неверующему не ощущение Бога (да это и просто невозможно), а ощущение веры как Пути, в котором постоянно ты оказываешься в состоянии неустойчивого равновесия. Как и во время всякой ходьбы есть такая точка, когда одна нога поднята, и, если тебя пальчиком задеть, легко упадешь. Когда мы «учимся ходить», то учимся именно сосуществовать с этой точкой неравновесия. Таков и путь веры – он осуществляется не в танке слепоты, а пешочком, от одного неравновесия к другому. И, между прочим, в браке ровно то же самое, и в сексе то же самое, почему второе стандартное сравнение отношений верующего и Бога – опять же брак, а не публичный дом, не институт философии и даже не богослужение.

СОМНЕНИЯ АСТРОНОМИЧЕСКИЕ ПРОТИВ СОМНЕНИЙ АЛХИМИЧЕСКИХ или ДАНСИНГ ПРОТИВ ШМАНЦЕВ

Нашелся верующий человек, которая стала объяснять моему знакомому-атеисту, что сомнения - вздор, потому что Бог это любовь. С такими помощниками миссионеру никаких врагов не надо! Впрочем, впрочем, то была художница, и неплохая, а художники со словами в таких же сложных отношениях, в каких писатели с мольбертами

Во-первых, Бог - не "это". Нельзя в Библии найти словосочетание "Бог это любовь" (и атеист не нашел). Человек, который прочел "Бог есть любовь" и запомнил, что Бог - это любовь, функционально неграмотен. Бог для него - что, а не кто.

Во-вторых, человек, который считает, что любовь преодолевает (изгоняет, побеждает) сомнения, обнаруживает слабое знание не теологии, а амурологии. Любовь изгоняет страх, по слову апостола, - но не сомнения. Более того, страшно, когда нет сомнений, и любовь без сомнений - это любовь на грани нервного срыва. Сомнения - признак роста, а любви, как и вере, свойственно расти бесконечно. Может быть, никто столько не нанес урона неокрепшим подростковым душам, как поэты, изображавшие любовь без сомнений - как и верующие, изображавшие веру без сомнений.

Чувства без сомнений - как наука без математики. Это не означает, что математика и есть наука, хотя к некоторым отраслям науки - да что там, ко всем точным наукам - это по определению относится. Нетрудно себе представить мир будущего, где хирург будет лишь писать на бумажке математические формулы, а оперировать (или давать лекарства) будет машина, повинуясь этим цифрам.

Страх сомнений - результат малой любви и малой веры, когда человек отождествляет чувство любви, психологическое состояние веры с самой любовью и самой верой. Сомнения переживаются при этом как предательство. Но фразу "я вам не верю, я в вас сомневаюсь" нельзя прочесть наоборот. Всякий неверующий сомневается, но не всякий сомневающийся не верит и не верует. Более того - сомнения неверующего даже и не есть сомнения, в строгом смысле слова.

Когда ватники от истории заявляют, что вся история мира сочинена европейцами, чтобы оболгать великую Россию, в которой и Христос родился, и пирамиды строены, они ничуть не сомневаются в лже-истории, которую проповедуют. Сомнения у них возникают, наверное, когда они соображают, где была Галилея - в Химках или в Мытищах.

Атеист не сомневается, что Бог есть. Он несомненно знает, что Бога нет. Даже агностик не сомневается, что Бога нет, агностик сомневается лишь в возможности доказать или опровергнуть этот несомненный факт. (Развитие культуры от элитной к массовой в ХХ веке наглядно обнаруживается в том, что сэр Бернард Рассел изображал Бога в виде космического чайника для файф-о-клока, а сто лет спустя пастафариане изображают Бога в виде дуршлага с макаронами).

Конечно, ученый испытывает сомнения не во всем. В отличие от фриков, ученый сомневается в том, в чем нужно сомневаться. Не в том, влияют ли созвездия на человека - не влияют, это для астронома (как и для нормального верующего) несомненно. Даже боязно сказать, в чем сомневаются астрономы - если, конечно, говорит не астроном. Не астрономам это кажется крошечными и незначущими детальками, но это взгляд постороннего, неверный.

С сомнениями работает тот же образ, что и с познанием в целом. Знания можно изобразить в виде окружности - внутри познанное, снаружи непознанное. По мере познания, непознанное отступает - окружность расширяется. Но при этом длина окружности не уменьшается, а возрастает. Конечно, дилентантам, которые по определению не участвуют в расширении окружности, это невдомек, но горе ученому, который забудет, что не познанного больше, чем познанного. Хуже всего, что это относится и к методу - это не означает, что основы научного познания, сформулированные Декартом, подлежат отмене. Это ядро круга. Никогда более астрология и алхимия не будут науками. Но чтобы астрономия не превратилась в лженауку, ее методы должны постоянно развиваться - и вот развитие невозможно без сомнений.

Конечно, Бог не развивается, и Дух Святой - не метод познания, как и кислородный баллон не заменяет мозга. Но верующие люди - прежде всего, люди, и горе тем, у кого остается одно прилагательное - "верные", "верующие", а "люди" куда-то исчезают вместе с сомнения. Говоря религиозным языком, вера без сомнений - это сектантство. Тут уж точно "это" - бездушное, материальное, не имеющее отношения к Богу Живому. Другое дело, какого рода сомнения обеспечивают рост, а какие - чистая алхимия и возвращение в дикость. Изменять жене или не изменять, молитсья или пивопить, - это алхимические сомнения, вздорные. Точно ли в аду будут сковородки или ад - всего лишь слово, призванное выколотить из тебя бесчеловечность, - это астрономическое сомнение. "А что, если Бога нет" - алхимическое сомнение, "а что, если Бог равнодушен ко мне" - астрономическое, не говоря уже о сатанинском "а что, если я и есть единственно возможный Бог".

Разумеется, все сказанное не означает, что сомнения следует испытывать постоянно. Помилуйте, мы даже едим с перерывами, а сомнения - не еда и не питье, скорее, как прогулка под дождем. Гулять или не гулять - решает человек, а пойдет дождь или нет - это уже решают синоптики. Другое дело, что не надо бояться гулять под дождем. Или даже так - можно бояться гулять под дождем, можно бояться промокнуть, можно ненавидеть зонтик как предмет обихода, как можно и должно ненавидеть занудные бальные танцы под руководством учителя. Что ж - долой зонтик, долой гулянье под дождем, да здравствует андеррейнинговый дансинг, танец под дождем, удовольствие от которого - верный признак и настоящей любви, и глубокой веры.

*

Вера есть вера в Бога, а веры в веру нет и быть не может. Бывают сомнения, но это постоянный фон. Вера как волны - набежали, сомнения скрылись, откатились - а вот они, голубчики, лежат и думают, не фантазия ли были эти волны. Эти периоды сухости многократно описывались людьми посильнее нас, которым и сомнений больше было дано. Жизни это не должно мешать - жизни как общению, работе, творчеству. Мешать это может лишь молитве, но именно молитва есть единственное средство с этим как-то примириться, только молитва, конечно, получается такая... с песком на зубах...*

"Чувства лишь сопровождают факт отношения, которое осуществляется в душе, но между Я и Ты. Каким бы существенным ни считали чувство, оно остатся подчинённым внутренней динамике души, где одно постоянно опережает, превосходит и отменяет другое; чувство, в отличие от отношения, имеет некую градацию" (Бубер, 61).

Человек бесчувственный ущербен так же, как человек без отношений, - этим чувства отличаются от всего случайного, второстепенного, без чего спокойно может существовать человек.

Любовь, которая не сопровождается чувством, есть самообман, идеология, подобие душевной проказы, ибо проказа - разрушение нервных волокон. Прокажённый гниёт заживо, потому что не получает нервных сигналов от своих членов. Так гниёт всякое человеческое сообщество, в котором приказы убили общение. Верующий, который не любит - убит, любящий, который не верит - убивает. Любовь, которая вся - чувство, есть лишь оболочка любви, влюблённость. "Чувства обитают в человеке, человек же обитает в своей любви" (Бубер, 23).

Искушение побуждает человека думать, что, поскольку он хотел веровать, хотел любить, постольку и полюбил. Такое искушение приходит лишь к верующему, лишь к любящему - у других людей ему нечего пожирать. Кто не любит, тот знает, что жажда любви не превращается в любовь. Нельзя полюбить того, кто недостоин любви, нельзя поверить в того, кто не есть Бог. Самообман никогда не бывает таким полным, как вера или любовь, - это приговор тем, кто уверяет других, что не подозревал о ложности своих божков и кумиров. Человек стремится к любви прежде, чем обретает любимого. Кто не стремится к Абсолюту, не ответит Богу даже, если тот закричит во всю мощь. А кто стремится к вере и любви, готов потерпеть промедление Бога и опаздывание любимого человека, тот знает, что верность проверяется именно ожиданием, а любовь - отсутствием.

*

Острословы эпохи абсолютизма полагали, что выгоднее быть верующим, чем неверующим, потому что если Бог есть, Он за веру наградит, а если Бога нет, то и терять нечего. Счастливое время, когда не знали, что за веру можно и жизнь отдать. Кошмарное время, когда правители, по образу которых представляли Бога, жаждали абсолютной лояльности - и за неё были готовы простить любой разврат. Забавное время, когда вера понималась даже не как уверенность или доверие, а как выражение веры, верности, доверия.

В реальности вера - не выражение веры, и поэтому именно вера - тяжелее неверия. Это особенно заметно по их теням (как различия в высоте двух людей особенно заметны по их теням). Сомнения в вере и сомнения в неверии различаются как спирт от пива.

Неверие легко преодолевает разорванность времени. В обычных условиях не нужно усилий, чтобы "хранить неверие". Отсутствие оно и есть отсутствие. Человек принимает внешний мир как единственный, и внешний мир покорно принимает на себя роль стабилизатора, корсета.

Вера же невозможна без постоянного усилия, переброски мостика от одного мгновения к другому. Если человек веровал вчера, это ничуть не делает его обязанным веровать сегодня. Логической связи тут нет, лишь психологическая. Но как раз вера отвергает психологическую поддержку, опасается её, видит в ней своего врага.

Привычка ходить в церковь может помешать ходить перед Богом. Автоматизм уместен в атеизме, но не в религии. Поэтому Христос и говорил о вере как о новой жизни - жизнь, в отличие от прозябания, не может быть механическим переносом смысла одного мгновения на другое, она есть усилие, открытие каждого мгновения как единственного в своём роде.

Вера превращается в неверие, когда успокаивается, когда привыкают к пространству вечности. Бог дарует людям мир, а они превращают его в спокойствие, а затем в самоуверенность. Так хлеб, черствея, превращается в камень. Привыкание возможно к конечному, бесконечность от привыкания ускользает, оно зовёт к бесконечному же освоению.

*

Сомнения - не обязательный спутник веры, но непременный спутник роста веры. Вера же растёт рывками. Вера без сомнений - не всегда крепкая вера, иногда это мёртвая вера. Такую мёртвую веру можно узнать (не всегда) по агрессивности. Особенно любит мёртвая веры мёртвый авторитет - а всякий человеческий авторитет мёртвый, только Божий живой. Когда католик обвиняет человека, критикующего Папу, в "кризисе веры", в потере веры - это агрессия веры не потерянной, но омертвевшей. То же можно сказать о православном, "защищающем" авторитет Предания, о протестанте, "защищающем" авторитет Библии. Лучше бы такой вере уступить место неверию и поиску.

"Сомнение" есть бытовое название аналитического мышления. Человек без разума - всё человек, но человек, разум которого обращён только во вне, человеческое теряет. Человек должен сомневаться во всём, должен сомневаться и в себе, но сомневаться в себе человеку кажется противоестественно. Человек есть существо, способное зажигать огонь, даже способное сжечь самого себя - но как же невероятна для человека возможность, а иногда и необходимость самосожжения. Сомнение в себе и есть самосожжение.

Человек выходит из невозможности сомневаться в себе тем, что начинает сомневаться в истине, в Боге, в реальности окружающего мира, в человечности окружающих. Часто этот выход положительный и творческий - человек познаёт себя, сомневаясь в других, побеждает свой эгоизм и страх, глядясь в других, словно Персей в зеркальный щит. Беда только, если Персей, размахивая мечом, заденет самого себя.

*

Человек всегда стоит перед искушением отождествить себя со своими чувствами и свойствами. Справиться с этим искушением помогает искушение противоположное - когда человеку кажется, что его чувства вовсе не его, или они уже такие старые, что отшелушиваются от него. Единственное создание, обладающее способностью и потребностью самомознания, обнаруживает, что познание есть прежде утрата внешних ориентиров без приобретения взамен внутренних.

Любовь сегодняшняя та же ли самая, что и вчера? И если та же самая, то разве это любовь? Внешнего эталона чувства нет и быть не может, хотя человек постоянно стремится его создать: фотографию на память, сувенир, обручальное кольцо, литература, да и вся культура, в конце концов. Бесполезно: чувство любви можно залить в пробирку, но нет пробки, которая бы помешала образцу быстренько выветриться, оставив только легкую золоститую пыль на стенках. В душе человека хранится эталон веры, эталон любви, но одновременно в душе живёт уверенность, что какие бы то ни было эталоны неуместны там, где самые подлинные чувства. Именно точность и постоянство эталона, столь незаменимые в общении с материальным миром, оказываются скользким обмылком в движении по собственной внутренней жизни. Если эта вера осталась такой же, какой была тридцать лет назад, можно ли считать её полноценной верой? Это же не золотой кирпич.

Такова неуверенность и сомнения, которые составляют основу жизни человека и являются постоянным источником как его ярости, так и его радости. Внешние проявления этих состояний сглаживаются с возрастом или с окультуриванием, но суть от этого не уменьшается. Если же молитва "Верую, помоги моему неверию" означает "истреби моё неверие", и если эта молитва удовлетворяется - исчезает и вера, ибо неверие вовсе не есть отсутствие веры, но есть сомнение в вере. "Помощь" сомнению - не в его убийстве, очевидно, но в освобождении сомнения от неполноты и частичности. Если вера не открывает Того, Кто способен помогать сомнениям и справляться с ними, вера застывает и превращается в золотой и безжизненный памятник самой себе.

*

Апостол Пётр после казни апостола Иакова брошен был в темницу - в камеру без окон. И вдруг чудо в темнице засиял свет. Темница перестала быть темницей? Стала светлицей-горницей? Нет! Так и в жизни духовной. В человеке вспыхивает свет и поэтому человек осознаёт, что он - темница. Не "был в темнице", а темница, однако радующаяся и наполненная светом. Не своим светом - Божиим. Наша тёмность побуждает нас думать, что свет - лишь кажимость. Сон. Так и апостол Пётр подумал, что ему всё это - свет, распахнутые двери, свобода - снится. Засыпая, тосковал по воле - вот она и приснилась.

Таковы и сомнения в вере - совершенно не греховные, напротив - помогающие освободиться от греха. Мы проверяем: есть ли Бог на самом деле или мы просто спим и видим сон, навеянный нашими слабостями, нашими обидами? Тот же вопрос задают философы: как можем понять, существует ли мир - или мы спим и видим сон? А может быть, и наше существование всего лишь чей-то сон? Какой-то конструктор создал программу, и вот мы - лишь самосознание этой программы?

Нет, мы не сон Бога! Мы любимые дети Божии. Мы не снимся Богу, Он создал нас так, что мы даже можем существовать без Него. Сон не существует без спящего, человек же существует без Бога. Поэтому, когда человек ищет веры, он редко её находит - чтобы найти веру, надо искать реальность, надо искать Творца реальности.

О, человек способен спать! Наш сон - это зло, грех, ненависть. Грех - это когда мы в реальной жизни действуем, словно во сне, не считаясь с реальностью, прежде всего, с реальностью Творца. Но Бог целует нас, словно Спящую Красавицу - и мы просыпаемся к вечной жизни.

ПРИСУТСТВИЕ БОЖИЕ ИЛИ ВЕРА В ПРИСУТСТВИЕ?

Свящ. Октавио Винчес-Ландин, умерший сравнительно молодым руководитель московского института св. Фомы, так пытался передать свой опыт "присутствия Христа": человек может сидеть один в кабинете, но слышать звуки за стенами и знать, что кашляет такая-то, простудившаяся на днях, смеётся записной остряк такой-то... Человек чувствует себя спокойно: всё нормально.

Сила этого сравнения в том, что такое невидимое присутствие - опыт каждого. Более того: самое важное в том восприятии мира, которое составляет фон любой жизни, вообще не проявляется материально. Человек знает, что где-то есть еще семь миллиардов людей, десятки стран, приятные и неприятные люди, - хотя в каждое конкретное мгновение ни один посол ни одной страны его не беспокоит, и ни звуком, ни строчкой не дают о себе знать сионские мудрецы и гарвардские умники.

На последнем примере, кстати, хорошо видна и слабость сравнения. Никто не может гарантировать реальности "присутствия". Гарвардские умники существуют, а сионские мудрецы - нет. Причём, если сионских мудрецов придумывает собственное воспалённое воображение, то многое придумывает чужое воспаление. У Честертона есть детективный рассказ про вора, который украл серебряный сервиз прямо со стола обедавших джентльменов, имитируя звук шагов официанта. Они были уверены, что находятся в присутствии слуги, и это не самый плохой вариант. Бесноватость и злость в целом есть уверенность в том, что тебе служат или тобою повелевают Никто и Ничто.

Жить в присутствии невидимого Христа можно, если есть хоть малейший опыт Христа видимого. Конечно, речь идет о "духовном зрении" - менее всего Христа в истерических рассказах о Его физическом явлении. С кем случился Христос физически, тот либо молчит, либо мычит - как рассказ апостола Павла есть довольно маловразумительное мычание.

Большинство людей, которые ищут "присутствия невидимого Христа", не видели его даже невидимым, к сожалению. В этом лукавство призывов "жить в присутствии незримого Христа", обращённых к людям, которые бы мгновение не были в присутствии зримого Христа. Шире - в этом безумие всякой проповеди веры, обращённой к тем, кто не верит. Безумие, но не напрасность. Стоит проповедовать веру верующим, стоит проповедовать веру и неверующим. Причина в том, что вера так же пунктирна, как зрение. Верующий половину своего времени не верует. Человеку лишь кажется, что он "сосредоточенно смотрит". На самом деле, зрачок совершает в секунду сотни хаотических пробежек по пространству, а где-то в голове из этого хаоса шьётся цельный ковёр мироздания.

Физически человек не видит мир "целиком", "сразу" - это иллюзия. Так и с духовным зрением. Поэтому Откровение говорит, что Бога нельзя увидеть "лицом к лицу". Воплощение тут ничего не меняет. Мы всегда видим Христа краем глаза, и если начнём поворачиваться, чтобы лучше Его разглядеть, Он исчезнет, и хорошо, если мы не заменим Его фантазией.

То, что называют "обращение" (у баптистов "покаялся") - это точечный опыт. Да, после такого опыта мир становится другим. Если осветить ночную дорогу фонариком хотя бы на несколько секунд, потом уже и в темноте человек будет двигаться увереннее. Он - запомнит. Поэтому, кстати, неверно, что древние люди выдумали Бога как объяснение страшным лесным шорохам и крикам. Для этих людей в лесу не было страшных звуков, они жили в присутствии отлично известных - хотя и невидимых - зверей, деревьев и птиц. О, конечно, можно и выдумать Бога - бывает, и даже очень часто бывает. Так можно и любимого человека нафантазировать...

Поиск Бога есть прежде всего борьба с религиозными и антирелигиозными фантазиями, поиск реальности. Поиск Бога теоретически - довольно бессмысленный процесс, напоминающий поиски чёрной кошки в тёмной комнате, тут правы скептики. Правда, в реальности найти эту кошку вовсе нетрудно - надо просто поставить блюдечко с молоком рядом с собою. Найти Бога труднее, потому что мы всё время норовим искать Его, а часто нужно - и верующему, и неверующему - дать Богу найти себя. Бог ведь ищет человека усиленнее и дольше, чем человек - Бога. Чтобы оказаться в Его присутствии - не бессознательно "быть в Его присутствии", а быть и сознавать это - нужно захотеть Его как кошка хочет молока. Или, используя более древний образ, как лань хочет воды. Но для этого нужно прежде всего перестать хлебать всякую химическую дрянь, из которой на девять десятых состоит "обычная", но не нормальная человеческая жизнь.

В русском языке до революции выражение "ходить в присутствие" означало "ходить на работу", "ходить на службу". "Быть в присутствии" было несовместимо с "смотреть с отсутствующим видом". Присутствуешь в конторе - смотришь внимательно в глаза начальству, на документы, на посетителей. Ты - присутствуешь, а посетители - посещают. В этом смысле сравнивать "жизнь в присутствии Христа" с сидением на работе, когда за стенами кабинета шумят невидимые подчинённые, не вполне естественно для христианина, хотя вполне естественно для христианина на руководящей должности. Христос - не наш подчинённый, не проситель, пришедший в контору, не студент на лекции. Это не Христос невидим - это мы невидимы. Трудно жить в присутствии Христа, потому что мы не хотим быть просителями, не хотим быть нуждающимися, не хотим быть зависимыми. К счастью, есть страдание, есть боль - они снимают вопрос зависимости и независимости, присутствия и отсутствия.

Быть в присутствии Христа означает быть в присутствии Его боли, Его страдания. Не своих же! Когда я страдаю, тут уж не до абстрактных вопрошаний, а вопрос о "присутствии Божием" всё-таки абстракция. "Абстракция" не означает "фикция" - с точки зрения разумного человека, во всяком случае. Разум и есть способность отличать абстракции от фикций, создавать абстракции и разрушать фикции. Вот "крестные муки Спасителя" - фикция, во всяком случае, если на них целенаправленно "сосредотачиваться". Боль и страдания ближних - не фикция, и в этой боли, в этом страдании присутствует Бог. Присутствовать в мире означает присутствовать рядом с болью другого.

"Быть или не быть" - не вопрос. "Быть рядом с тем, кто страдает, или нет", - вот вопрос. Физически, конечно, "быть". Куда денешься! А вот куда - телом рядом, а мыслями, чувствами, сердцем за тридевять земель, просто выжидаешь, когда будет прилично уйти. Да никогда! Всегда неприлично уходить. Твой уход - это твоя смерть. Присутствовать исключительно в своей жизни, присутствовать в жизни другого лишь тогда, когда она благополучна, означает не присутствовать нигде. А как быть, как присутствовать, если сил нет? Вот здесь-то и находится лаз, через который может пробраться к нам в камеру Христос. Сил нет - Бог есть. Если, конечно, мы встречаем момент бессилия если не с верой, то хотя бы с надеждой на веру.

ЗАСТАВА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

Самое странное в вере - что иногда нужно заставлять себя веровать. Казалось бы - вера даётся благодатью Божией, причём тут человеческие усилия? Проблема эта обсуждалась в течение тысячелетий, приводя обычно к некоей "середине": да, Бог всесилен дать благодать, невзирая на человеческие усилия, но всё-таки без человеческих усилий даже Бог не всесилен...

"Единственный камень, который Бог не может поднять, это человеческое сердце" (фраза, которую приписывают самым разным христианским теологам и иудейским раввинам). Так ведь и человек не может поднять своё сердце! Человеческое сердце могут поднять лишь Бог и человек вместе, этим похоже на сейф, который можно открыть лишь двумя разными ключами. Поэтому при всей благодатности веры немножко "заставлять" присутствует во всём человеческом.

То, что человек делает "не заставляя", это животное начало в человеке. Причём "заставлять" пропорционально свободе. Есть процессы, которые вовсе человеку неподвластны - например, деление клеток. Делятся, не спрашивая! А как приходится заставлять себя делиться своими деньгами... "Заставь себя поесть" - можно услышать, а иногда нужно произнести. Человек способен уморить себя голодом. Даже дыхание человек делает предметом манипуляции - заставляет себя дышать медленнее, глубже или, напротив, учащённее. Поэтому не стоит бояться того, что даже в любви (что уж говорить о вере!) бывает привкус самопонуждения.

Кажется, что любовь "естественна", а потому должна быть вроде бабочки, вроде дыхания, без малейшего принуждения. Но ведь речь идёт о "естестве" не животного, а человека с его свободой, и тут "естественное" может включать в себя и борьбу с ненавистью (для любви она как сомнения для веры), слабостями,трусостью, унынием.

ВЕРА В БОГА И ВЕРА В ХРИСТА

Вера в Христа и вера в Бога - разные веры. Бывает, что они сосуществуют, но всё-таки сперва людям открывается Бог, а потом - Христос. Уверовать в Христа или нет - нерв Евангелия, ради которого оно и написано. Иисус не спрашивает у людей, веруют ли они в Бога - понятно, все веровали. Иисус спрашивает, веруют ли они в Него.

Вера в Духа Святого никогда и нигде не является ни предметом откровения (как вера в Отца), ни предметом личного усилия (как вера в Сына). Дух как деньги - если уж человек с Ним встретился, так встретился. Дух неодолимо свидетельствует - и не о Себе, а именно об Отце и о Сыне, да и о человеке, который через Духа открывает самого себя.

Вера в Христа и вера в Отца разные даже для тех, кто верует, что Иисус и Отец - одно (Ио 10, 30). Различие этих вер подобно различию чувств человеческих (и как человек один, хотя чувства у него разные, так и вера в Христа и вера в Отца - едина).

Вера в Отца подобно зрению. Кто увидел Невидимого, тот увидел сразу и все. Кто увидел Солнце, тот видел не кусочек Солнца, не краешек, а видел всё Солнце, даже, если видел его на восходе. Тот увидел и весь мир в свете Солнца.

Вера в Сына подобна слуху. Можно быть зрячим - и быть глухим. У зрения больше запас прочности - подслеповатый, близорукий человек всё-таки ориентируется в мире, а если плохо слышишь, не поймёшь, что говорится. Зрение монологично. Человек увидел Солнце - и человек, освещённый этим Солнцем, виден. У него просто иного выбора. Человек услышал - и поставлен перед выбором: ответить или промолчать. Отец не требует такого ответа, как Сын. Отец молчит и освещает - а человек может убивать (ради завоевания Обетованной Земли). Иисус говорит - и убивать означает бойкотировать Его слова и не отвечать ему.

Дух - как запах. Невидим, молчалив. Не требует ответа. Но если уж есть, то есть - и либо наслаждаешься им, либо в панике убегаешь.

*

Современный христианин часто прежде всего противопоставляет веру - неверию. Веру в Христа - неверию в Бога. Для каких-то первых десятилетий духовной жизни это может быть нормально. Только надо сознавать, что это нормальная ненормальность. Нормальная же нормальность - переход от веры в Бога к вере в Бога Отца, Сына, Духа. Это почти исход по сложности. Может, здесь ещё более необходимо благодати и человеческого усилия принять благодать, чем при «обращении». Однако, даже благодать не поможет, если человек не просит.

Если человек говорит: «А для меня все эти слова про живого Христа ничего не означают, так что я уж останусь при делах милосердия и поклонению Богу Отцу, но, конечно, во имя Христа» - этот человек закрылся, живой Христос к нему не войдёт никогда. Это как на двери гостиничной комнаты повесить табличку «Не беспокоить». Вообще-то у человека не должно быть такой таблички по отношению к чему-либо. Дверь не затворяй, дверь не затворяй! И Кришна пускай может зайти, и Эрец-Израиль... Тут и обнаруживается, что Христос - заходит, а Кришна и Эрец-Израиль нет. Тут и обнаруживается, что Христос - заходит, а Эрец-Израиль нет. Потому что Христос реален, а Кришна, Эрец - или всеобщее благоденствие, или соборность, или справедливость - просто идея.

*

Политические фельетоны Тимоти Эша из британской «Гардиан» мне симпатичны. А вот то, что он, будучи атеистом, идёт на рождественскую службу гимны петь и ностальгировать – несимпатично. Он считает, что проявил «уважение к религии». Эш гордится мультикультурализмом: в Оксфорде преподают и атеист Ричард Докинс, и теолог Алистер Макграт. «Жить самим и давать жить другим - не такое уж скромное требование, каким оно может показаться на первый взгляд, стоит только вспомнить об угрозах в адрес Салмана Рушди и датских карикатуристов» (Гардиан, 21.12.2008). Мудро. А вот далее...

Агностик Эш пишет: «Я не верю в существование бога, и поэтому считаю, что 2007 лет назад у супругов Иосифа и Марии просто-напросто родился ребенок. Но зато каким человеком он стал!».

По-моему, проблемы начинаются, когда человек верит в существование Бога – и тут ему предлагают поверить в то, что в Вифлееме родился Сын Божий. Что Иисус хороший человек - не предмет веры, а предмет знания и системы нравственных координат. А не верить в Бога и восхищаться тем, каков Иисус… А каков, собственно, Иисус как человек? Не знаю… Человек он и есть человек. От самого хорошего человека до самого плохого расстояние невелико.

Эша человек Иисус вдохновляет, из чего можно сделать вывод, что Гитлер, к примеру, его не вдохновляет. Но если смотреть на Гитлера как на человека - очень вдохновляет. Робинзон был бы и Гитлеру рад. Всё-таки грязь к человеку не пристаёт. Горы вдохновляют любые, как бы изгажены они ни были.

Иисус как не Бог меня лично не вдохновляет и даже повергал бы в уныние  претензиями. Помню, как я читал Евангелие до обращения. Боюсь, что тут кроется единственное действительно глубокое различие между православием и другими христианскими конфессиями - в православии молиться Иисусу нормально, в католичестве и протестантизме обычно молятся Отцу. Исторически это объясняется вздорной борьбой вокруг догматов, но ведь реальный молящийся ничего про эту борьбу не знет (или должен забыть, коли уж молится), он просто молится - и либо знает, что эта молитва реальна как богообщение, либо... Ну, поскольку она реально, что тут про "либо" рассуждать.

Собственно, единственное определение Бога - Тот, Кому молишься, а не с кем разговариваешь. "Предмета веры" не существует, Бог существует. Вера начинается там, где Бог - не предмет, а ответ. "Существование Бога" есть постоянное отвечание человеку, вопрошание и болтовня, какое-то такой Божий непрерывный щебет, который слушаешь и слушаешь и сам подщёбечиваешь. Верующий - тот, кто молится, а не только разговаривает. Почему вечная жизнь не страшна? Потому что в ней молиться можно. Почему боль страшна? Молиться мешает. Почему богословие вздор? Потому что богословы пытаются диктовать молящимся, что означает совершившееся во время молитвы, а это и глупо, и агрессивно. Атеисты, кстати, в этом смысле похожи на богословов, да и агностики - как Эш. Где начинается Церковь? Там, где двое людей обнаруживают, что молятся Одному. Где Церковь заканчивается? Где начинают руководить опытом молитвы и подчиняют его чему-то не молитвенному. Поэтому Церковь кончается и там, где "Русь святая, храни веру православную", и там, где "все религии одинаковы, а молиться надо, ни в коем случае не акцентируя, что Бог такой или иной". Угу,- а ходить надо, не перебирая ногами. Конечно, надо молиться не своему представлению о Боге, а Богу. Только одним бегством в пустоту от слов и образов идолопоклонства не победить – побеждает благодать, а не пустота.  

Молитва не с Богом объединяет - быть единым с Богом невозможно, и это наслаждение, что можно слиться со всей Вселенной, но с Богом. Молитва с другим человеком объединяет, причём не как с равным, а как с неравным. Иногда другой выше, сильнее, иногда ниже, слабее. Иногда ты ему помогаешь, иногда он тебе. В этом смысле молитва так же открывает человечество как азбука - книги. Сама по себе азбука - не книга. Однако, доверившись азбуке, человек обретает книги. Человек, который получив опыт молитвы, не доверяет никогда другому, похож на человека, который азбуку выучил, но не читает книг. Они ведь другими написаны! Вот буковки - они мои. Иногда человек (подросток) даже выдумывает свои личные буквы. Иногда и взрослые дяди это делают - обычно, это военные. Такая у них жизнь, что доверять нельзя никому.

Человек с опытом молитвы (а только такой может быть назван верующим), который не принимает религии как традиции, как доверия другому, как своеобразного разделения труда, как авторитета чужого опыта, подобен грамотному человеку, который не доверяет написанному в книгах в принципе и поэтому не читает никогда. "Я в Бога верую, а в Церковь ходить глупо". В Церковь ходить глупо, если не веруешь! Всё обмана боятся такие "умудрённые". Таких жизнь обычно и обманывает - или они сами себя обманывают, что ещё хуже. Молитва открывает возможность и принимать, и доверять, и проверять. Как читающий человек только и знает, в каких книгах вздор, в каких правда. А кто проходит мимо библиотеки в пивную не может быть даже уверен, точно ли ему подадут неразбавленное пиво.

CИМВОЛ ВЕРЫ

Символ веры не есть молитва. Он обращен к самому себе - перед лицом Бога. Cлова «верую во Единого Бога» перекликаются с ветхозаветным исповеданием веры: «Слушай, Израиль, Бог Твой - Бог един». Каждое утро, по церковному обычаю, я самому себе говорю «слушай - Бог един». Это - лучшее «здравствуй», это самое радостное «доброе утро». Если бы мы были цельными натурами, было б глупо так упорно самим себе напоминать, во что мы веруем. Но мы - раздвоенные существа, и в каждом из нас есть место неверующему. Я-верующий исповедую свою веру ежедневно перед я-неверующим. Этим продолжаю обращение себя к вере. Этим я отделяю себя от веры как дара Духа Святого, которым можно бесконечно любоваться, не считая его произведением рук своих, да и собственностью своей, пожалуй, тоже не считая: строго говоря, не вера дана мне, а я подарен вере.

Но Символ веры обращен не только к себе. Собственно, «символ» - то же, что «пароль»; это слово, на которое должен следовать отзыв. С греческого это слово вернее всего перевести как «соединялка». В древней Греции «символом» называлась дощечка: друзья, расставаясь, писали на ней текст, а затем разламывали пополам. Наступала разлука - может быть, пожизненная, так что один из друзей мог и умереть. Тогда «соединялка» переходила в наследство к его сыну, и тот, вернувшись в Афины и найдя отцовского друга, показывал не паспорт - их тогда и не было, а символ. Так Символ Веры есть часть Знания о Боге: часть, данная Богом людям, расставшимся с Ним. Это очень маленькая часть, то, что нужно для узнавания Бога и радостной встречи с Ним. Мы знаем о Боге одну миллионную, но и это - ужасно много, и это - не всегда легко понять, а главное - Символа Веры достаточно для вечной с Ним жизни.

Знание Бога - не наука, и первый же Вселенский собор (325 год) не открытия обсуждал, а закрытия: Символ веры, который составили святые на этом соборе, ничего не прибавил к Библии, но закрыл пути, ведущие к духовному невежеству и смерти: не много богов - Бог един; Христос не призрак - Он родился; Дух Святости не от нас - Он Бог. Символ веры краток - святые отцы и не пытались перечислить все возможные ереси. Человек может придумать много способов увлечь за собой. У Бога такой способ один - Иисус Христос. Чем более мы Его знаем, тем менее разделены.

Символ Веры начинается словом «верую». По латыни «верую» - «кредо», и так уж повелось, что под словом «кредо» в современном русском языке понимается всякий комплекс убеждений. От этого же корня происходит и слово «кредит» - кто нам одалживает деньги, тот верит нам. Если нам дают кредитную карточку, значит нам так доверяют, что позволяют расходовать больше, чем есть у нас на счету. Банкиры уверены, что он возместит потом перерасход.

Так первое же слово Символа веры подсказывает нам, что доверие - неотъемлемая часть веры. Только, когда мы только начинаем верить, мы часто еще доверять не умеем и опасаемся Бога: вдруг Он пошлет нам какую-нибудь непереносимую и губительную болезнь или несчастье. Первые вопросы, которые мы задаем о Боге, - все сводятся к тому: «А не душегуб ли Он?» Но мы говорим себе: «верую», кредитую Бога - отдаю Ему часть себя. Сперва ведь каждый отдает Богу лишь небольшую часть своего времени, сил, внимания. А вот что будет дальше - зависит от нас, не от Бога. Нам будет казаться, что Бог не оправдывает нашего доверия, что Он не вернет нам сторицей все, чем мы ради Него пожертвовали. Недоверие будет сперва сопровождать нашу веру, какой-то голос внутри будет нашептывать: а вдруг Бога нет? вдруг Он ушел насовсем? Как ни удивительно, такие и прочие сомнения в вере разрешаются очень просто: достаточно просто подождать. Сказать себе: на это сомнение я отвечу завтра, а сейчас подожду об этом размышлять - завтра же мы обнаружим, что сомнение ушло, что оно было всего-навсего нахальным искушением.

Но вера есть и доверие Бога к нам. Он верит, что мы не используем веры во зло другим людям, не возгордимся и не станем фарисеями. Он верит, что мы сохраним дар веры. Он верит, что мы дадим вере преображать нас. Часто у нас больше веры, чем мы заслужили, больше веры, чем дел веры - значит, Господь доверяет нам, что мы восполним недостающее и воздадим Господу за все, что Он воздал нам. Часто в нас берет верх ревность и зависть, и тогда мы сердимся: а что это у ближних, у знакомых вера есть, а дел хороших, христианских они не делают? И тогда мы должны, подобно Богу, поверить в людей: что рано или поздно, может быть, незаметно для нас, они используют тот огромный дар веры, который, как нам кажется, ими не используется или используется плохо. Главное здесь: научиться вовремя оборачиваться на себя и о себе задумываться: а я достоин ли своей веры, достоин ли веры Бога в меня, достоин ли я называться верующим или есть еще место в жизни, куда я должен придти, чтобы не отстать от Бога? Такое место есть всегда - оно там, где люди нуждается в любви, тепле, просто в еде.

НЕ СЛЕДУЕТ ВЕРОВАТЬ В СИМВОЛ ВЕРЫ!

Один мой неверующий друг был на рождественской службе в деревенской церкви и написал мне, что впечатление его двойственное: захватило пение «Исцели душу мою» и вызвало резкое сопротивление публичное пение всеми интимного «Символа веры».

Очень характерная реакция, а ведь налицо любопытное и характерное двойное недоразумение. Как раз «Исцели душу» – это глубоко интимное, потому и ухватило. Глубоко интимное не перестаёт быть таковым, даже когда поётся хором. Только неверующий, знакомый с верой «по аналогии», думает, что вера уменьшается, если проявляется публично – как вода в блюдечке высыхает. Верующий знает, что вернее другая аналогия – зерно. Зерно погибнет, если останется глубоко интимно в земле, и дерево не станет менее деревом, если будет в лесу.

Вот Символ веры – абсолютно не интимное, сухой казённый текст, в котором справка «у гр-на Духа Св. и гр-ки Марии Девы родился», «распят», «похоронные принадлежности не выдавались», «стоимость погребения за свой счёт», перемешано с высокопрофессиональной философской терминологией, использованной в совершенно чуждых для философии целях. Неверующий этому тексту сопротивляется, впрочем, не потому, что текст интимный (он не интимный) или дурацкий (а он дурацкий), а потому что он не верует в то, что Иисус – Сын Божий. Верующий, конечно, тоже не считает Символ веры большим шедевром, но всё же его повторяет, и в этом есть смысл, потому что самопознание требует обращение к самому себе с какими-то словами, проговаривания о себе и мире каких-то слов. В этом отношении Символ веры полезен, хотя вырабатывался этот конкретный текст в IV веке не из лучших побуждений. Но, конечно, нельзя верить в Символ веры, как нельзя ездить на учебнике по автовождению.

Иногда нужно себе сказать: «Меня зовут так-то, я живу там-то». Хотя «я», конечно, бесконечно больше и имени, и места жительства. Так и о своей вере иногда нужно сказать: «…рожденна, несотворенна»… «Иногда» – это сколько? Общий принцип такой, что молитва наедине должна быть в разы больше молитвы с другими. В реальности, правда, иногда человек сперва начинает молиться (и веровать) с другими, а потом вера прорастает в «интимное».

ВЕРА

Первое же слово Символа - верую - нельзя понять без истории. Весь Символ веры - средство борьбы с ересями; с какой ересью было призвано бороться это слово? Казалось бы, с неверием - но ведь неверие не ересь, не посягательство на Церковь изнутри: и верные члены Церкви могут, а пожалуй даже - прости, Господи - и должны молиться словами Евангелия: «Верую, помоги моему неверию». На всякого мудреца довольно простоты, на всякого верующего - неверия. Вера может вообще быть лишь воспоминанием о чуде открытия Бога, а не постоянным ощущением Его благодати - и все же эта вера делает нашу жизнь строго целенаправленной, как воспоминание о том, где мы назначили встречу с другом, определяет цель нашего пути.

Одна из молитв иудеев начинается словом «Шма» - «Слушай». Вот чему противоположен Символ веры христиан: теперь Бог слушает нас, а не требует от нас слушать. Вера противопоставляется не неверию, а Закону. Не «слушай!», а «говори».

Первая ересь, которая была послана Церкви - не о Боге трактовала, а о человеке. Эта ересь требовала обязательного соблюдения ветхозаветного закона, прежде всего - обрезания. Почитайте Деяния Апостолов, послания ап. Павла - все они сосредоточены вокруг этой проблемы. Сам Господь не борется ни с одной ересью - кроме ереси законничества, фарисейства. Он делает это тем настойчивее, что сам по себе закон - не ересь. Закон был дан до Христа, в отсутствие Христа, дан Богом, потому что Закон - единственное средство прожить в этом мире по-людски. И даже если мы нарушаем закон, мы - люди, потому что осуждены совестью либо судом, изнутри и снаружи. Животным дано спать спокойно, людям дано быть людьми - благодаря Закону. Но с приходом Христа людям дано нечто большее: быть богами, жить вечно, видеть Бога верой. И отныне - от явления Иисуса - цепляние за закон есть попытка бежать стометровку, зажав костыли под мышкой - так, для спокойствия, на всякий случай. Вера может ужиться с Законом - в ап. Павле они прекрасно уживались. Но Закону трудно ужиться с верой; закон агрессивен, он хочет целиком владеть человеком, вытеснив своей четкой, весомой, недвусмысленной персоной ту зыбкую, эфемерную и многосмысленную реальность6 какой является вера. Но Богу нужна - вера. Закон нужен человеку. И предпочтение Закона вере возвращает нас к состоянию, когда Христос отсутствует: мы словно говорим ему: спасибо, достаточно, у нас - Закон.

*

Одна из особенностей веры - ее бескрайнее молитвенное могущество. Тысяча атеистов не уравновесят одного христианина, тем более - не перетянут; так бескрайняя, но безводная пустыня не сумеет изъесть ржавчиной даже крохотный гвоздик.

*

Что такое вера, современный человек может легко себе представить по научной фантастике. Этот жанр замечателен принципиальным отказом и писателя, и читателя от веры в описываемое. Такого не было во всю всемирную историю: погружаться в мир невероятного, погружаться тем увлеченнее, чем меньше веры в описываемое от нас требуется. Психологический реализм (Бредбери, Стругацкие) составляет в научной фантастике окраину, незаконное вторжение «обычной» литературы. В общем же, читатель наслаждается состоянием неверия: этим фантастика принципиально отличается и от мифов, и от сказок. При этом ничего особенного фантастического фантасты не измышляют; даже мыслящий океан в романе Лема - всего лишь личность, размазанная по планете. Мир фантастики - это очень привычный нам мир, отраженный в тысячах кривых зеркал. Кривизна отражений освобождает нас от самого противного в окружающем мире: от обязанности верить в реальность реальности, в то, что ложка эта ложка, а диван есть диван. В мире научной фантастики диван есть магический ретранслятор, и я этому с удовольствием не верю. С удовольствием - ибо обязательность противоречит пути веры; между тем, окружающий нас «реальный мир» требует обязательной веры - не в свою реальность, конечно, а в исключительность ее, ибо доказать, что диван есть только диван и никогда не транслятор - невозможно.

Научная фантастика - это бегство от принудительной веры в неверие. Символ Веры - побег в свободную веру. Мир Символа Веры не фантастичен - он просто невозможен. Его не могли бы придумать ни жрецы, ни писатели, ни психи, ни интеллектуалы, ни кочевники, ни крестьяне. Символ Веры, в противоположность фантастике, пытается пользоваться знакомыми нам реалиями, называет Бога - Отцом, но тем выпуклее непохожесть Бога на отцов. Символ веры рисует мир столь же реальный, как наш, и столь же не принуждающий к вере в себя, как мир научной фантастики.

Вера сопровождается сомнениями как ядро кометы - ее хвостом. Более того, часто вера маленькая - а сомнения большие, именно как в комете ядрышко обычно крохотное, и виден, собственно, только огромный блестящий хвост. Сам Господь сравнил веру с семенем горчицы - очень маленьким. Но комета, приближаясь к солнцу, теряет хвост - он испаряется. И испаряются сомнения - не по мере нашего интеллектуального роста, а по мере нашего приближения к Солнцу Правды. А более всего изгоняются сомнения, когда мы делимся нашей верой с другими - тогда вера начинается расти с огромной скоростью.

Есть такой оптический фокус: в центре картинки на черном фоне изображена белая ваза причудливых очертаний. Но вот вам говорят: «Это не ваза, а два человеческих лица, изображенных в профиль». Вы недоверчиво мотаете головой - и вдруг словно щелкает какой-то переключатель. И вы видите: действительно, это два повернутых друг к другу профиля, а то, что вы принимали за вазу - всеголишь белое пространство между ними. На самом деле, конечно, на рисунке и ваза, и лица.

Так вера в Бога не изменяет нашего видения материального мира. Просто то, что мы раньше считали центром картины, ее смыслом - оказывается вторичным, окраиной, фоном. А Бог - невидимый или видимый лишь благодаря прихотливым, неестественным контурам мира сего - оказывается Образом главным и определяющим все бытие.

Верующий говорит, что без веры невозможна жизнь по Боге, невозможна жизнь в чудесном мире Царя всех, что без веры невозможны исцеления - и для нас эта связь веры с Богом, с чудесами, с исчелениями доказывает реальность и веры, и Бога.

Неверующий не отрицает, что Бог и Его дары открываются только вере - но для него это доказывает, что и Бог, и вера одинаково никчемны.

Вера - ключ в Царство Божие. Если у вас ключ не подходит к замку - если вы тычетесь не в ту квартиру - будете ли вы утверждать, что ключа вообще не существует, что нет «квартиры, где деньги лежат»? А ведь именно так поступают «неверующие» - состояние-то веры им знакомо, но валяется как забытый ключ где-то в карманах.

Самое трагическое - человек, который хочет верить, но которому вера не дается. Вообще всякая молитва, которая не исполняется, трагична, но верующий воспринимает это неисполнение спокойнее. Бог может медлить с откликом на прошение о вере - и на любое прошение - лишь по одной причине: Он видит, что прошение исходит не из сердца, что мы не готовы предоставить Ему столько места в нашей жизни, сколько нужно ему.

«Истина - это ложь, в которой никто не усомнился», - сказал один циник. Христианство есть Истина, в Которой сомневался каждый, начиная с ближайшиx учеников Спасителя.

Когда Литва провозгласила независимость, союзное правительство всеми силами - административными и военными - старалось показать ей свою реальность. Бог поступил прямо наоборот. Собственно, не мы ушли от Бога - Он ушел. В духовной жизни вообще трудно говорить о направлении. Ну, не вправо и не влево, конечно, но - вверх ли вы воспаряете или углубляетесь в себя - вы находите Бога. Находите - и по-прежнему не видите. Вот на этот редкий случай придумано слово «верить».

Приятного в вере мало. Апостол Павел определил веру как «уверенность в невидимом», но с равным успехом ее можно назвать «неуверенностью в невидимом», а что приятного в неуверенности? Христиане молятся, как благословил Христос: «Верую, Господи, помоги моему неверию». Верующих много. Каждый, например, верует в существование человечества - какого-то совершенно невидимой и непонятной общности людей, их жизни и смерти. Большинство людей - за исключением большинства советских - верят в существование Бога. Ну и что? Приятного тут мало, утешительного еще меньше, загробное существование для иудеев (и греков, и египтян, и римлян) эпохи Иова - нечто безысходно унылое, вроде превращения в нежить. И все же верили! Тысячи лет верили в Бога, и чем глубже верили, тем тошнее оказывалась жизнь: ведь это не просто вера в невидимое (вроде спецраспределителей или теории относительности), а вера во Всемогущего Творца мира. Когда Он открывался (лучше сказать - приоткрывался) людям, вера в Его могущество крепла - а на каком, собственно, основании? Оснований не было. Грех - вот он, страдания от греха - тут они, вера в Бога - и она здесь, а результат? Отсюда, кстати, уверенность верующих в том, что вера - дается самим Богом, потому что иначе ей взяться просто неоткуда. Отсюда и три возможных решения - как справиться с верой, пока ее противоречие окружающему миру не вылилось в шизофрению. Будда советовал уничтожить себя и оставить только Бога. Атеизм предпочитает уничтожить Бога - точнее, веру в Бога. Третий путь - Ветхого Завета. Сидеть, как Иов, в язвах и несчастьях, чувствовать себя больным СПИДом - смерть, во всяком случае, неминуема, упрекать Бога - Всемогущего! - во всем мировом зле - и все же верить в Него, и судиться с Ним тем сильнее, чем крепче вера в Его доброту и всемогущество! Приятного тут мало, утешительного еще меньше, загробное существование для иудеев (и грехов, и египтян, и римлян) эпохи Иова - нечто безысходно унылое, вроде превращения в нежить. И все же верили! Советский человек легко это поймет. Он - в среднем - меньше терял в жизни, ему легче не замечать своих несчастий, чем Иову, но когда он их замечает, то взывает к тому всеблагому и всесильному, вера в которого пронесена через все исторические испытания: к правительству (или к партии, эти два слова у нас пока не два кошелька, а разные отделения одного бумажника). Похожесть с Иовом, однако, относительна: у того вера крепла вместе с испытаниями, у нас - отнюдь. Что и понятно: партия-правительство - не Господь Бог.

Апостол говорил о вере как «уверенности в невидимом». Такое понимание веры до советской эпохи дошло, разумеется, но упростилось. Для «советского» человека вера - это, прежде всего, то, чего нет, и затем - уверенность в том, что это будет. Коммунизма нет, но мы верим... Продуктов нет, но мы верим... Туалетной бумаги нет, но веруем... Все это очень напоминает определение лжи, которое предложили Гулливеру лошади: «Говорить то, чего не было».

Разумеется, произошла ошибка: «ожидаемое» и «невидимое» - предметы веры апостола - вовсе не есть нечто еще несуществующее или существующее пока только в воображении. Царства Божьего нет - Бога нет, Его никто никогда не видел. Но Царства Божие нет как автобуса, которого мы ждем на остановке. А коммунистического царства нет, как нет в полене Буратино, как нет царства Кащея или власти золотой рыбки.

Вера в Бога отличается от веры в коммунизм не только тем, что Бог есть, а коммунизма нет. Для большинства тепершних советских людей нет ни Бога, ни коммунизма, ни автобусов, а только одна огромная и тосклиавая остановка. Вера в коммунизм есть только наше чувство, а вера в Бога - еще и благодать. Нам дается не столько Бог, сколько вера в Него, и это отличие веры и от Бога, и от наших обманчивых чувств хорошо знакомо верующим. Уже из того видно, что вера не есть только чувство, что человек может хотеть уверовать, чувствовать необходимость веры - и не верить. И даже верующие просят у бога веры - словами одного из исцеленных Иисусом: «Верую, Господи, помоги моему неверию».

Такая молитва совершенно непонятна: вера либо есть, либо нет - и как может одновременно быть в человека вера и неверие? Именно из-за такого понимания веры чекисты столь усердно вытравляли всякие признаки неверия в коммунизм.

Молитва эта, однако, напоминает изречения другого еврея: «Талант - как деньги: либо есть, либо нет» (изречение чуть нелепое, ибо «талант» и есть денежная единица, но в эпоху Иисуса). И вера - либо есть, либо нет. Более того: нам всегда маловато денег, которые есть - и чем богаче мы, тем больше аппетит; и то же с верой: чем больше есть, тем больше хочется. Усерднее всех просят о вере святые.

Сравнение с деньгами помогает понять еще одну двусмысленную черту веры: она одновременно и наша - и Божья; наше чувство - и Христова благодать, явление земное - и ощутимо небесное. Ведь привычные нам деньги - всего лишь бумажки. Мы четко понимаем, что ценны не они, а золото где-то в подвалах банка - но, одновременно, что именно эти бумажки делают нас владельцами именно того золота. Мы складываем бумажки - и этим копим совсем не бумажные ценности. Так данная нам благодатью вера - прямой представитель небесных сокровищ, но очень непохожий на них. И как любой фальшивомонетчик понимает, что даже если добьется неотличимости подделки от оригинала, подделка останется подделкой - так и каждый понимает отличие человеческих фантазий, выдумок, фальшивок от веры, чеканенной Духом Святым для Царя Небесного.

Сравнение веры с ассигнациями хорошо еще одним: оно помогает понять фарисейство - эту трагедию людей, обожествляющих бумажки, подбирающих почище и поглаже, но забывающих о золоте, о том, наконец, что деньги созданы для трат. Но здесь говорить об этом подробно неуместно: катехизисы не для фарисеев.

Здесь, сказал ап. Павел, мы взираем на славу Господню «как в зеркале» (Кор 3 18). Помимо прочего, это объясняет и антропоморфизм в богословии. Мы, вглядываясь в Бога, часто отнюдь не выходим за пределы себя. Ни в глубину себя не входим, ни к высоте не поднимаемся, а остаемся в пределах своего «я» и приписываем Богу то, что нашему «я» характерно, словно в зеркало глядимся, считая собственное отражение - лицом Божиим.

Вера. Уверенность в невидимом. Через грязные стекла электрички я гляжу на бабье лето и верю, что небо, и воздух, и листва, - все чисто, хотя вижу я их впервые и через грязь. Причем я не просто верю - я знаю их чистоту, потому что, хотя это именно место я проезжаю впервые, я не впервые вижу грязное окно. Это объясняет, между прочим, некоторую самоуверенность веры, автоматизм, с которым верующий пребывает верующим, хотя на жизненном пути редко видит Бога без грязного стекла.

*

Любопытное выражение «благоверный», относившееся раньше к князьям в государстве, которое мыслилось эдакой одной большой «семьей народов», или к мужу в семье. Любопытно прежде всего тем, что если возможно «благо-верие», то возможно, следовательно, и «зло-верие» - не только в смысле еретичествования, но и в смысле обращения силы подлинной веры на зло. Конечно, долго так длиться не может, но какой страшный грех - данный от Бога дар веры обращать не к Богу (а именно это - зло).

Свет веры не означает, что мы живем в заоблачном сиянии, не чуя вокруг грязи и ухабов. Скорее, наоборот. Если вы шли по темной улице и вдруг зажглись фонари - вы увидите грязь под ногами, выбоины и колдобины, но вы вздохнете с облегчением, потому что при свете вы обойдете всю эту дрянь. При свете веры вы увидите много гадости в себе и в окружающей среде - но насколько легче, трезвее станет вам жить: вы будете знать, где уклониться, что обходить.

Вера без дел мертва. Так мертв человек, упавший в океан и не умеющий или не желающий плыть. А дела без веры - живы, спору нет, но напоминают упражнения по плаванию - на суше. Правильно расположено тело, дыхание соответствует, ноги бъются, руки машут... Но все это - лежа на скамье. Движения нет. Не мертво, конечно, но смешно.

Вера в Христа уникальна. Она уникальна не сверхрациональностью, сверхприродностью, благодатностью. Она уникальна потому, что уникален Христос. Благодаря этому христиане оторвались от иудаизма. Благодаря этому в Церкви мог быть поставлен вопрос об оправдании одною верою, без дел - потому что вера в Христа есть такой подвиг (подвиг Духа Святого), что все прочие подвиги перед нею бледнеют.

*

Лишь творцы "знают", потребители "узнают". Разглядывая, разглядывая, разглядывая. Так и познание Бога не есть часть "знания Бога". Знание Бога даётся благодатью, оптом, бесплатно, без усилий. Познание Бога - ответ человека. Если не молиться, одному и с другими, не читать Библию и т.п. и т.д., просто не ходить в храм, - тогда знание о Боге омертвляется, делаются тенью самого себя, потому что освещается уже не Духом, а человеческой самоуверенностью: мол, я знаю Бога, а потому пошли от меня в геенну огненные всякие церковники со своим занудством... Да ладно, успокойтёсь, идём-идём, отступаем в геенну огненную на заранее приготовленные позиции.

*

Вера по сути своей включает в себя выход к людям, поэтому "веровать по-своему" означает не "веровать в одиночку", а "по-своему объединяться с другими верующими". Не выбирать одну из десятка моделей объединения или организаций, а в рамках любой модели объединяться - по-своему. Каждый православный соединен с другими "по-своему" (если, конечно, вера его не есть фарисейство).

*

Когда разговор о религии - миссия, а когда - насилие? Если человек говорит: "Я верую в Бога" - это миссионерство, это честная проповедь, никого не насилующая. Если человек говорит: "Эту книгу мне продиктовала Матерь Божия" - это насилие, а насилие всегда неправедно. Дело ведь не в том, действительно ли книга продиктована свыше или человек находится в добросовестном заблуждении (случаи сознательной лжи или истерии не рассматриваются). Дело в том, что, говоря так, человек лишает других возможности читать его книгу свободно. Теперь всякое слово против этой книги - это уже слово против Матери Божией. Можно критиковать живопись, можно разорвать и выбросить не понравившуюся картинку, а икону - не смей, вдруг кто-нибудь оскорбится. Человек бежит в сверхъестественное не для того, чтобы смириться, а чтобы смирять других. Он находит высшую власть, чтобы использовать её в своих целях. Это, самое меньшее, неделикатность и невоспитанность - хотя бы вскользь отмечать: "Вот такую фотографию я снял, совершенно не готовясь, а получилось абсолютное совершенство, не иначе, что-то высшее мною водило".

*

Замечательный обычай в лондонской клинике Кессел: вновь поступившего больного торжественно, как почётного гостя водят по всей больнице, показывая и объясняя её устройство, знакомя с порядками и персоналам. В храме новокрещёного водят вокруг престола и этим ограничиваются (а женщину просто подводят к царским вратам). А надо бы - провести в канцелярию, на склад, познакомиться и с тем, и с тем, и с тем, - со всем тем, что обычно скрывается как "имеющее сугубо второстепенное, хозяйственное значение". Ага, "второстепенное"! То-то из-за этого второстепенного все первостепенные церковные конфликты разыгрываются.

Вера не есть доверие. Поверить в Бога - не от человека зависит, а довериться Богу - зависит от человека и приходит очень постепенно. Проверяется доверие Богу по тому, насколько человек, как сказано в древнем переводе псалма, "не надеется на князей, на сынов человеческих". Доверять Богу не означает надеяться, что Бог даст всё просимое. Доверять Богу означает надеяться, что всё получаемое - от Бога. Такое доверие крепко связано с покаянием, с сознанием того, что в жизни - от безжизненности, от тления, от греха. Доверие Богу всё хорошее возводит к Богу и принимает всякого, кто совершил добро, как Бога, без рассуждений о том, крещёный он или нет, анонимный христианин или нет. Сделал добро - значит, этот человек Божий, и не анонимный христианин, а святой с именем, отчеством и фамилией. Покаяние так же неразборчиво: оно всякий грех считает своим. Так запах приятный, от кого бы он ни исходил, наполняет комнату. Он - общий. Так и вонища, от кого бы ни исходила, наполняет всё, - и не надо принюхиваться, надо принять, что это твоя и только твоя вонища.

*

Малое знание усиливает суеверие, многое знание прогоняет. То же и с верой: свет Христов, если держаться от Него подальше из ложного смирения, растапливает замерзшую душу и в человеке обнаруживаются залежи навоза и всякой дряни, которые начинают благоухать и изливаться на окружающих фанатизмом, ханжеством и просто блудословием. Чтобы этого не произошло, надо стараться быть поближе ко Христу, веровать, придвигаясь к Нему чуть ближе, чем есть силы; вот когда станет так жарко, что другим рядом с нами будет тепло и они не будут морщиться, тогда можно предположить, что Иисус сумел встать между нами и окружающими.

*

*

Пропасть не между Богом и человеком. Сам Бог есть пропасть. Вера говорит, что нужно отпустить кустик, за который ты держишься, и начать падать, и это и есть жизнь.

"ВЫБРАТЬ ВЕРУ"?

Первая русская летопись сохранила предание о том, что князь Владимир Святославич, воспитанный в древней вере в существование многих богов, в 988 году выбрал христианство в качестве религии своей своего народа, всей Руси. Кажется оскорбительным для веры, что ее "выбирают" как кусок мяса, а все-таки приятно, что каждый человек может побыть таким князем, когда он задумывается о смысле жизни, сравнивает разные религии, выбирает ту или иную веру или неверие. Большинство людей, как бы ни воспитывали их родители, хоть раз в жизни проходят через такой "выбор веры".

Христос сравнил отношение людей к вере с поиском клада, не скрывая того, что вера есть поиск клада Невидимого. Бог может явиться человеку Сам и сделать это так, что никаких сомнений в существовании Бога не останется. Однако, Бог предпочитает оставаться Невидимым, потому что только так сохраняется свобода человека принимать или отвергать Бога. Невидимость Бога есть охрана достоинства человека.

Доказательств существования Бога не может быть так же потому, что доказательство Бога уничтожало бы человека как существо свободное в своём выборе. Христианство, однако, похоже на другие веры тем, что считает: доказательств бытия Божия нет, но есть указания на то, что Бог существует. Таким указание может быть само существование мира. Космос вообще и жизнь на Земле так разумно и красивы устроены, что необходимо предположить, что они появились не случайно, а были созданы. Но можно выбрать и другой взгляд на мир, при котором не обязательно верить, что жизнь разумна и красива, а соответственно, и в существование Бога. Значение свободы человека для христианской веры больше, чем для любой другой, потому что христианство есть вера в Христа — Бога, Который из любви к человеку как свободному существу Сам стал человеком и даже прошёл через смерть, лишь бы не навязать человечеству спасение, но предложить спасение как свободный выбор.

Во многих вопросах мнение большинства является решающим — но не в вере. Христос и Его ученики когда-то были ничтожным меньшинством. Во многих вопросах решающим является мнение меньшинства — например, в научных вопросах или в качестве золота хорошо разбираются немногие специалисты, посвятившие жизнь изучению той или иной области. Но в вопросах веры количество приверженцев той или иной религии, возраст того или иного проповедника, количество знаний и опыта того или иного богослова не могут быть решающим обстоятельством и гарантией истинности. Всё в конечном счёте решает сам человек за себя, принимая на себя ответственность за то, правильно ли он понял волю и голос Бога (или богов).

Человек рискует ошибиться. Но этот риск нельзя изгнать из веры, ведь вера по определению — "уверенность в невидимом". Бога не положишь под микроскоп, не запустишь в Него ракету с научными приборами. Ни один правительственный чиновник или учёный не имеет права издать закон, написать справку или книгу, которая бы определяла, что Бог — вот такой, и никаких сомнений в этом быть не может (правда, отсутствие права не есть, увы, отсутствие возможности). Сомнения могут и должны быть: они делают человека более ответственным за свою веру, более стойким в вере. Преодолевая сомнения, человек преодолевают свою склонность прятаться за чужое мнение и тем самым становится более самим собой.

КТО В КОГО ВЕРУЕТ?

Христианство отличается от других религий тем, что считает веру результатом не только человеческого выбора, но и выбора Богом. Можно умом понять, что Бог есть, что всё, известное о Христе — правда, и всё же не иметь веры в христианском понимании. Вера для христианина — это встреча с невидимым Богом, которая так же реальна, как встреча с человеком. Бог не вообще "невидимое", Он обладает разумом, волей, Он любит человека. Он Сам решает, открыться человеку или ещё рано, или уже поздно. Христианство отличается верой в то, что встреча Бога и человека зависит и от человека, и от Бога.

Бог даёт человеку веру как чувство Своего присутствия, Своей помощи. Бог может даже лишить человека этого чувства веры, чтобы испытать человека. Христиане называют такое состояние "богооставленностью" и принимают его как испытание веры: когда нет чувства веры, остаётся вера как состояние всей личности. Иметь чувство веры так замечательно, что утратить это чувство страшно. Но если человек хранит верность памяти о встрече с Богом, он вынесет и то, что Бог предпочел пока его оставить. Бог возвращается обязательно к тому, кто ждёт Его. Бог оставляет человека, не приходит к человеку, чтобы вера была не только уверенностью, но и верностью — верностью Тому, Кого сию минуту нет. Бог верит, что человек останется верующим, даже если исчезнет ощущение веры, ощущение, что Бог рядом — самое удивительное и, прямо скажем, приятное чувство в мире, которое поэтому часто сравнивали с любовью, а еще чаще — с которым сравнивали любовь.

ВЕРА И ВРЕМЯ

"Христианство является античной религией, пережившей античное общества. Икона есть античный вотивный образ, который пережил античное искусство" (Бельтинг Х. Образ и культ. М., 2002. С. 99). Сказано красиво и умным человеком, превосходным историком, однако, иррационально. С таким же успехом можно отвергнуть человека как примата, пережившего примитивизм, оттолкнуть хлеб как пережиток пшеницы.

Человек ищет истины как чего-то вневременного, вечного, ищет Бога как первопричину. Если о чём-то можно сказать, откуда оно появилось, то это - не Бог, не истина. Бог - начало. Когда-то это утверждение означало, что религия есть истина, ибо она есть откровение Начала. После Дарвина это утверждение стало означать, что Бога нет, а религия - ложь, ибо нет ничего безначального, а всё, что возникло во времени и развивается во времени не может быть причастно вечности и истине.

Иррациональные атеисты решают, что, если есть развитие, то нет Бога. Если христианство выросло из античной религии, значит, Иисус не поднялся из могилы. Рациональные верующие решают, что если есть Бог, то нет развития. Если Иисус поднялся из могилы, значит, христианство прошло античность как гусь сквозь воду.

Спасение в том, что Бог - начало, которое не только в далёком, прошедшем "начале", но и сегодня, рядом. Вера или неверие определяются не тем, эволюционировала религия или нет, а тем, жив Бог или нет. Если утвердительно решить вопрос о бытии Божием, но не говорить с Богом и не прислушиваться к Нему, то человек становится кентавром с торсом верующего и туловищем коня.

КАМЕНЬ ВЕРЫ

Веру христиане традиционно сравнивают с камнем. Возможно, потому что Иисус говорил о камне не только как о месте, где ничего не растет, но и как о твердой основе - для служения Петра, для здания жизни человеческой и т.п.

Вера - скорее камень, чем песок или вода, потому что вера сама ничего не рождает, она не движется, она просто существует - или не существует, но зато на вере может многое существовать. Вера побуждает молиться, строить здания, воевать...

Легче объяснить связь между верой и архитектурой, чем между верой и войной. Хотя лёгкость эта кажущаяся. Множество людей убеждены, что если есть вера, в церковь ходить не нужно (а поскольку без веры в церковь ходить тоже бессмысленно, но церкви вообще не нужны). Но среди таких сторонников интимной веры - ну, лежит за пазухой камень, и пускай лежит - огромное число милитаристов, убеждённых, что можно из-за веры воевать, ругаться и т.п.

Всё прямо наоборот. Вера - первый камень в основании любого храма. Оправдывать верой войну церквям - всё равно, что оправдывать жаждой отказ попить воды. Питье тоже - дело интимное! И вера же - камень, стоя на котором невозможно бросаться камнями (стрелами, бомбами) в ближнего. Во всяком случае, такова вера, которую сравнивал с камнем Христос.

Вера, однако, может и утонуть, как камень. Не обязательно в воде. Большинство камней тонут в мусоре, в том, что археологи не без чёрного юмора называют "культурный слой". Сел человек на камень, съел пирожок, а бумажку выбросил... И ведь нужна бумажка, чтобы пирожок не запачкал руки, и надо его выбросить, но вот приходит новый человек - видит камень веры, рядом бумажка, и смотрит на бумажку с большим трепетом... Сколько таких остатков от строительных лесов Храма почитаются за великую святыню! Сколько временного вокруг вечного - и ведь никак без этого нельзя.

А ведь сколько бумажек, которые подменяют собой веру. Во всяком случае, есть много любителей рассуждать о наличии веры у ближнего. Вот этот - против законодательного запрета абортов, значит, он потерял веру. Этот обругал архиерея - значит, потерял веру. Да не веру он потерял, а терпение! Ну сколько ж можно объяснять, что не дело государства или Закона разрешать или запрещать аборты, разводы и т.п. Ну сколько можно терпеть такого архиерея (какого - каждый может подставить по мере своего житейского опыта).

Вера - камень, но камень невидимый. Большое искушение судить о наличии и величине этого камня по тому, как ведёт себя человек. Но на то и искушение, чтобы с ним бороться. Человек машет руками, а не складывает их благоговейно? Это не означает, что он неверующий, что он не молится. Это означает, что сейчас молиться ему нужно, размахивая руками. И не христианам тут выступать с обличениями: ну что ты, как пьяный! Именно такую претензию выдвигали первым христианам, когда на них сошел Дух. Вера - камень, но этот камень запросто может подпрыгивать словно песчинка в родниковой воде: весело, играючи.

Вера - камень и потому, что она может крошиться. Увы: веру можно разменять на борьбу за веру, на обряды, на морализм. Но можно и не разменять.

Вера - камень, сидя или стоя на котором можно многое увидеть, многое обдумать, о многом поговорить. Сидя на вере, можно книжку написать. Проблема в том, чтобы не забыть о том, с чего всё начиналось - о камне. А ведь это бывает. Это не потеря веры, хотя результат может быть внешне совершенно таким. Например, иконы - или переселение душ - или существование архангелов - или откровения о судьбах мира. Всё это очень интересные вещи; может быть, даже важные. Тем не менее, они - не вера, а лишь то, что основано на вере. Это вторичный религиозный материал. А иногда и третичный, и четвертичный.

В вере, в отличие от геологии, самый плодородный слой - не самый верхний, и плоды веры - не цветы и не ягоды. Есть ли архангелы и какого цвета перья в их крыльях... Существуют ли эгрегоры... Где был рай... По какому календарю отмечать церковные праздники... Все это любопытные вопросы, но безнадёжно вторичные. Но сколько же людей погребают свою веру под этими вторичностями, погребают целое - под частностями.

В результате иной верующий возьмёт и сосредоточится не на камне веры - Христе, а на вовсе даже антихристе. И даже не на антихристе, а на каком признаке антихриста - например, на "невидимой печати". Эту "печать он он усматривает в электронных метках и посвящает всё свое время борьбой с ними. Он, конечно, слегка отдалится при этом от единоверцев, которым метки безразличны. Зато он окажется в очень пёстрой толпе вполне неверующих людей. Многие ведь безо всякой веры в невидимое боятся электронного, невидимого контроля больше даже, чем вполне видимого диктатора. Диктатора они даже готовы привлечь на помощь для борьбы с антихристом.

Такой странный союз по вторичным признакам, когда первичность, сущность теряет значение, противоположен единству в добре, в бесстрашии - когда люди разных вер вместе помогают голодным, вместе молятся о мире. Это противоположность пародии, тени. Не случайно те, кто пуще всего боится антихриста, ненавидит тех, кто исполняет заповедь Христа о милосердии вместе с нехристианами и обвиняет их в предательстве веры.

Вот беда: не имеет значения - из чего человек сделал идола, поклонился вместо целого детали истинной или ложной. Можно предать веру, посвятив себя изучению трудов святых отцов, а можно сосредоточиться и на несвятых. Последний случай, конечно, больше бросается в глаза, но результат ведь один. Просто человеческому уму неудобно видеть (увы, всегда - со стороны, а не в себе), что частность противоречит целому. Например, человек может увлечься проблемой переселения душ. Он не отрицает существования Бога, молитвы и пр., но он так увлекается переселением душ, что только об этом и говорит. Он начинает выискивать в Библии места, которые можно истолковать как доказательство того, что и Библия одобряет веру в переселение душ.

То, что таких мест наберется два десятка, а остальные тысячи фраз Библии говорят вовсе не о переселении душ, а о любви, о непротивлении злу, о несении креста, - человек уже не замечает. И неважно, что места он толкует неверно и что переселение душ с библейским откровением несовместимо. Важно, что даже если бы и совместимо - всё, человек застрял на частности. Точно так же застревают на времени Второго пришествия, на священной войне и т.п.

Иисус десятки раз говорил о непротивлении злу и один раз употребил против зла силу - выгнав менял из Храма. Но сколько же миллионов людей помнят один эпизод с менялами и забывают десятки слов о любви, несении креста, да и Голгофа для них превращается в эпизод, а изгнание торговцев - в средоточие Откровение. И это куда опаснее тихого, как правила, сосредоточения на переселении душ. Веры такие люди не теряют. Происходит нечто более опасное - во всяком случае, для окружающих. Слишком умён человек, слишком легко может любого подвести под статью о богохульстве. И вот тут-то и остаётся крепко держаться за камень своей веры. И веровать - не в частности, а в Боге.

ПЕРВОАПРЕЛЬСКАЯ ВЕРА

На одном пакетике с суповым концентратом было ценное указание: количество соли определяется органолептически. Попросту говоря, нужно попробовать на язык. К Богу это относится, и к вину, и ко всему. Однако, трудно взять в рот еду, от которой пахнет аммиаком. Трудно поверить в Бога, от верующих в Которого пахнет канцелярией пополам с глянцевыми журналами. Ещё труднее поверить, что вкус еды не зависит от интерьера ресторана. Поэтому с интерьерами так и мудрят. Ризы и лапсердаки, пейсы и бороды, иконостасы и амвоны, - всё это экстерьер и интерьер, ничего не говорящие о вкусе еды. Равно как и их отсутствие: невкусной может быть и домашняя еда. В кулинарии нет никаких гарантий, в кулинарии есть лишь реальность.

Бывает, что человек возглашает: "Без епископа нет Церкви!" Верно, нет. Ну и что? Разве это означает, что десяток молящихся молокан - не Церковь? Надо попробовать - может, и Церковь. Тогда один из этих десяти епископ, хотя, может, ни в жизнь не угадать, кто именно. Если без соли борщ невкусный, надо не требовать суп в тарелке с надписью "Солёный", а пробовать суп: коли солёный, значит, его посолили.

Запас конформизма у человека от рождения велик, но потом высыхает. Ребёнок принимает на веру многое. Религиозное детство - когда целый народ верует во что-то одно. Так в детском саду все дети едят одну манную кашу. Иногда она бывает вкусной (редко, потому что в еде действует закон исчезновения качества по мере нарастания количества), и всегда кто-то, у кого на манку аллергия, мучается и заставляет себя думать, что она вкусная. Потом начинается духовный рост. Тогда веруют во что-то одно, но сугубо формально, а внутри уже каждый толкует это одно по-разному.

Века должны пройти, пока манная каша в яслях не уступит место ресторану духа, в котором Повар един, но еда разнообразная. Будет этот пир духа, видимо, уже по ту сторону добра и зла, а пока свобода выбора ещё сочетается с детсадом. Москвичу ещё могут сказать: "Ну как это тебе не нравится наша Церковь, если в Минске есть приход, где бурлит настоящая жизнь". Связь-то какая? У соседа, может, и бурлит, но это не причина впихивать в меня холодный шницель.

Коллективистской психике очевидно, что, если в Киеве растут хорошие яблоки, то в Москве "народ" должен есть гнилые яблоки, а не, допустим, спелые груши. Уполномоченные властью лидеры выкладывают на витрину шоколадные пустотелые яблоки в самоварного золота фольге. Хотите Софии - жуйте Софрино. Такие люди демонстративно едят восковые яблоки, напоказ могут и от гнилого откусить, но, забежав в клозет, торопливо жуют сушёные яблоки из старых запасов - Блюма, Меня, а то и Бердяева. Отведав их гнили, некоторые с аппетитом набрасываются на какие-нибудь пластмассовые розочки мира. Они безвкусны, так это на фоне вони - достоинство. А те, кто сгноил урожай, доедают страну. Приятного аппетита! Только помните: первое апреля с его лукавством - один день в году, а у кого весь год это первое апреля, у того и Рождество, и Пасха, и Второе Пришествие первоапрельские.

* *

Вера без дел мертва. Дела мертвы и с верой.

  *

О синтезе веры и знания обычно говорят те, кто не верует и не занимается наукой. Так коммунистические вожди предписывали смычку города и деревни, хотя сами давно проживали как миллионеры - на виллах.

*

Наука и религия могут быть примирены в теории, но не в речи. Там, где я говорю о своей вере, я утверждаю нечто самоочевидное для меня и потому не подлежащее никаким исправлениям и дополнениям со стороны. Только мой новый опыт может заставить меня что-либо здесь исправить. Когда я говорю нечто как учёный, я заранее безоговорочно согласен, что со стороны не только нужны критические замечания, но что сказанное мною обязательно неполно и неверно. Если, разумеется, я понимаю науку в совремённом её смысле, а не в античном, не в средневековом: учитель, мол, сказал, и баста. Развод научного и религиозного произошёл с огромным трудом, потому что учёные ничуть не менее священников склонны к догматизму, и пытаться этот разрыв ликвидировать попросту опасно - либо религию сделают нерелигией, либо науку сделают ненаукой. Надо просто осознать различие и жить с ним, как живут же мужчины с женщинами.

*

Бросают тень на Церковь те верующие, которые говорят, что вера помогает им познавать Истину. Истина сам Бог, Он даёт веру, не наоборот. Что до истины с маленькой буквы, истины материального мира, то она, конечно, постигается человеком, но не через веру, а трудом - и интеллектуальным, и душевным, и даже физическим. Никакая вера не отменяет необходимости взять микроскоп, чтобы разглядеть микроба.

Другое дело, что любой труд - и крестьянский, и интеллектуальный, может привести к вере. Но не сам по себе, а лишь через спасение человека от разболтанности, от лени - и вовсе не обязательно. Знание и труд необходимы, вера - избыточна. Как в бредовой московской рекламе 2005 года: "Купите квартиру - получите бейсболку". Подразумевается, что бывают бейсболки, по ценности приближающиеся к квартире. Вера - это роскошь, это лишнее, это мелочь, но эта та самая роскошь, которая важнее необходимого.

*

Вера есть не только доверие Богу - не обманет, поможет, оживит. Вера есть и доверие к себе: не обману, помогу, оживу.

Льюис писал, что верит в христианство как верит в солнце - не потому что видит его, а потому что видит благодаря ему окружающее. Такую форму принимает идолопоклонство у протестанта. Вместо Христа он поклоняется христианству, как православный поклоняется преданию, католик - Папе. Протестант ясно видит, как смешно подменять Бога властью (Папы) или временем (преданием). Со стороны, конечно, ясно видна его подмена - теорией, мировоззрением.

Вера уже в Евангелии сравнивается с прозрением, но не потому, что вера даёт возможность видеть окружающее, видеть смысл мира, а потому что вера даёт возможность видеть Бога через Сына Божия. Если же слепой, прозрев, видит во Христе лишь целителя, он ещё не прозрел.

Понимание - возможный приз для верующего, но отнюдь не обязательный. Более того: понимание возможно без веры, что блистательно продемонстрировала схоластика.

*

В приключения веры: «Принцип искусства: находить больше, чем потеряно» (Канетти Э. Человек нашего столетия. М.: Прогресс, 1990. С. 271). Это все равно, что полагать, будто склеивая разбитую чашку – получишь вазу, притом целую. Но именно это составляет суть веры. Не просто возвращение, но спасение. Разумеется, первый соблазн при этом: начать бить посуду. Искушение («искусство» - того же корня).

*

Вера не есть уверенное знание Божьей воли, а доверие Богу в неуверенности.

*

ВЕРА И ИГРА

Игра кажется понятием, несовместимым с религией, когда из многочисленных свойств игры выбирают ее возобновляемость, условность ее результата, возможность сыграть заново, еще одну партию. Результат игры никогда не окончателен, он подлежит пересмотру - спорт принципиально бесконечен, и конечный результат убивает спорт, как полнота коллекции убивает коллекционирование. В религии же место результата занимает Истина - истина окончательная и не подлежащая ревизии.

Поэтому, если терпимость в религии обусловливается игровым к ней отношением, она кажется неприятной. Протестант может искренне помогать православному - деньгами, книгами - потому что хочет быть спортивно честным, хочет восстановить равновесие в игре - православный слабее, так дадим ему фору.

Игра, однако, может противопоставляться не религии, а войне. Игра ведь связана с войной исторически, игра выросла из войны, из состязаний, готовивших к войне. Игра стала заменой, сублимацией войны, агрессии. Но именно как замена войны игра стала противоположностью войны, сублимировав агрессию - противопоставила спортивный дух духу агрессии. Игра противоположна войне тем, что признает человеческую активность чем-то вторичным по отношению к человеку. Дело менее важно, чем делающий. Дело исчезает, делатель пребывает вовек.

В этом смысле игра оказывается понятием, более близким к религии, чем война. Правда, исторически чаще говорили о Церкви воинствующей, нежели о Церкви играющей. Но, конечно, с точки зрения настоящих военных, Церковь была воинствующей метафорически, условно - именно играла в воинственность, а не воевала. Сознание того, что результат зависит не столько от стратегии и тактики, сколько от некоего высшего духа, что есть некоторый Судия, и решает все Он, а не наши успехи, - это делает воинственность Церкви игровой.

Игра противостоит войне, но в одном отношении игра схожа с войной. Война, как и игра, имеет кроме ближайшей, непосредственной цели, цель и дальнюю - и именно дальняя является основной. Закатить мяч и взять город - тактическая цель. Победить фашизм - или Кубок мира - цель стратегическая. Цель двоится, и от этого игра делается веселее, а война грустнее. Игроки равны, но это равенство веселит их и позволяет отдохнуть от неравенства за пределами игры. Равны и солдаты: солдат, воюющий за неправое дело так же страдает, мерзнет, так же совершает подвиги, как и солдат, воюющий за справедливость. Но умный солдат не радуется этому сходству, а тяготится им. Солдат вынужден быть либо агностиком, отказываясь разбираться в смысле войны, просто исполняя приказы, либо быть верующим - что всегда тяжелее. Солдату предпочтительнее верить - быть патриотом, считать себя ведущим борьбу за правое дело.

Сочетать бескровную конфессию с кровавой профессией - христианство с войной - тяжело. Не христианину тоже тяжело воевать, ибо убийство противно основе человеческой природы. И тогда военный человек пытается замаскироваться человеком играющим. Возникает понятие "военной потехи", турнира, воинской игры. Люди намеренно сражаются без цели, чтобы потом, когда они будут сражаться за цель дурную или хотя бы сомнительную, совесть их была спокойнее. Ныне турниры исчезли, но всякие учения и маневры преследуют прежде всего душевную цель, а не грубо утилитарны. "Тяжело в учении, легко в бою", - ибо бой будет рефлекторно восприниматься как учение, убийство живого человека будет казаться все той же игрой, когда лишь сдирают повязку с руки другого, устраивая ему смерть "понарошки".

Христианство до сих пор очень боялось выглядеть игрой и совершенно не боялось выглядеть армией. Сравнение Церкви с армией - банально, с командой футбольных игроков - кощунственно. Это очень многое говорит об обстоятельствах, в которых Христос проращивает Свою Церковь, но ничего не говорит о сущности христианства. Евангелие было возвещено в мире, где игра уже давно потеряла связь с религией, уступив войне, в мире, у которого впереди было больше войн, чем за спиною. Свою веру христиане средневековья - а оно пока до сих пор определяет лицо христианства - ассоциировали с самим дорогим и святым, что было в их мирской жизни, а это был не крестьянский труд (воспетый Евангелием), а именно война. Но такое ассоциирование не вечно. Разумеется, не имеет отношения к вечности и сравнение религии с игрой. Но в пределах этого, временного мира, где игра противопоставляется войне и является бескровным вариантом войны, преодолением войны и ее заменой, именно игра, а не войне - в таком противопоставлении и только в нем - имеет право сравниваться с религией. Если мы стоим перед жестким выбором (а мы перед ним поставлены): сравнивать ли веру с войной или с игрой, мы должны выбрать последнее.

Взгляд на жизнь как игру вошел в XX веке в психотерапию. Теория ролей или игр, вполне умещающаяся в замечание Шекспира о том, что все люди - актеры, а мир - театр, помогает психологу понять человека и пособить человеку понять самого себя и даже изменить свое поведение. Такое игровое понимание человека не только не противоречит религиозному егопониманию, но именно в религиозном понимании находит себе самое надежное обоснование. Ведь лишь тогда, когда этот мир рассматривается рядом с миром иным, причем иной мир - более реальный, более живой и "настоящий" (именно так смотрит на мир сей христианство, а в какой-то мере и другие религии), он воспринимается действительно как театр. И психотерапевт вполне может помогать человеку играть роль, выбирать роль (или понимать, что не все роли выбирают). А уж священник напомнит человеку о том, что будет мир без ролей. Именно это имел в виду Спаситель, когда говорил. что в Царстве Божием не женятся и не выходят замуж: мужчина и женщина более не будут нуждаться в том, чтобы играть роли мужа и жены, они станут – нет, не они не станут играть роль монахов, как многие полагают – они станут одним существом.

И еще в одном смысле религия может быть игрой: если мы говорим об игре как о соревновании. Свобода совести есть свободы религии. Свобода соревнования, конкуренции различных духовных установок, конфессий и религий - это почва религии. Любая религия, поставленная в отношение безусловного господства, превращается в антирелигию, теряет саму суть религии как свободного существование в Истине.

СЕДЬМОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО БЫТИЯ БОЖИЯ

Замечательный вопрос 12-летнего мальчика: "Ну есть Бог, ну и что? мне-то какая польза?" Как говорил кот Матроскин: "Общественный труд для моей пользы - он объединяет!" В общем, Бог нужен "низачем". Бог ненужная, лишняя "вещь". Он выше "нужности". А так... нужен он в разные возрасты по-разному. Иногда чтобы не сойти с ума. Иногда чтобы любить. Чаще, чтобы чувствовать себя любимым и нужным. Всегда - чтобы человеческая способность думать и общаться осуществлялась полностью, обращалась к Тому, Кто более всех умён и общителен.

*

Физик Стивен Хокинг заявил: "Я доказал, что возникновение Вселенной могло произойти по законам физики. Но это не доказательство, что Бога нет, - это лишь показывает, что в Нем нет необходимости" (НГ, 14.5.2003) . Конечно, в Боге нет необходимости - за что отдельная и особенно искренняя благодарность Творцу. Только сатана хотел бы быть необходимым - мол, нет выбора, кроме греха. О Боге лучше всего сказал Оскар Уайльд: подлинно необходимо лишь ненужное.

Потребность в доказывании бытия Божия является признаком не самого благополучного душевного состояния человека. Не случайно великие христианские богословы Средневековья, которые разрабатывали проблему бытия Божия, говорили не о "доказательствах", а о "указаниях". Причем, они имели в виду не указания в бюрократическом смысле слова, не приказы, подлежащие выполнению, а намеки, разбросанные тут и там по бытию, намеки, совершенно ясные, если вера уже пришла, но отнюдь не очевидные, если веры нет. Эти богословы были глубоко верующими христианами, они жили в Церкви, которая тогда включала в себя весь народ их родной страны, им не было нужды силой доказательств тянуть в Церковь ни себя, ни, тем более, других.

В двадцатом столетии положение изменилось: верующие постоянно ощущают себя меньшинством. Многих верующих это пугает, тогда они и начинают искать доказательства бытия Божия, тогда как Христос призывал прежде всего искать Царства Божия. Жизнь по заповедям Христа - вот самое ясное указание на то, что есть Бог, что Иисус - воскресший Сын Божий, продолжающий посылать Духа верующим. Но такая жизнь не всегда мила тем, кто называет себя христианами.

Священник Павел Флоренский, написавший хлесткую фразу о том, что икона Рублева - лучшее доказательство бытия Божия, был человеком глубоко раздвоенным и нравственно, и интеллектуально. Большевики убили его точно так же, как убивали и святых, и подонков, а рублевскую икону сделали одним из ходовых символов своей державы, не становясь при этом ничуть не верующими. Так в очередной раз было доказано, что никаких доказательств бытия Божия быть не может.

Когда же большевистское безбожие стало сменяться не менее большевистским православием (началось это еще в 1960-е годы), потребность в доказательстве опять появилась. И доказательство по-большевистски стали искать в возмущении несправедливостью идейных врагов, которыми теперь стали атеисты. Максим Соколов заявил, что "седьмое доказательство бытия Божия" - та ненависть, с которой к православию относятся атеисты (Известия, 17.6.2004).

Множество носителей националистического православия тщательно подсчитывали ущерб, который нанесли коммунисты Церкви, возмущались снесенными храмами, а когда появилась возможность - стали требовать компенсаций. Христианство стало для таких людей новым идеологическим оправданием агрессии, как раньше оправданием агрессии был марксизм. Раньше они агрессивно смотрели на мир, потому что обижались за угнетенный пролетариат. Теперь они агрессивно смотрели на мир, потому что обижались за гонимых православных, за распятого Христа, за Бога, Которого посмели заподозрить в несуществовании.

Борьба с чужим неверием заменяет личную веру. Борьба с врагами Божиими успешно дает возможность помахать языком, мечом, кулаком. Что нужна этим людям именно борьба, видно из того, что они постоянно нападают на невиновных, видят кощунство там, где его нет. Православные параноики, однако, очень расчетливы и умеют вовремя остановиться. Они травят художников, которые не только не собирались кощунствовать, но которые, будучи не менее параноиков православными, языком художественным обличали нехристианское в Церкви, обличали ханжество и фарисейство, чтобы очистить Церковь. Но православные параноики всегда делают вид, что не замечают реальных кощунств, которые совершаются сильными мира сего.

Эта жизнь по двойному стандарту и выдает истинную природу их охранительства: не Бога они охраняют, они охраняют себя от необходимость быть христианами на деле, а не на словах, не на митингах, не на погромах, доказывать бытие Божие не гневом, а любовью. Среди крестоносцев и инквизиторов новейшего времени - фельетонисты-алкоголики, священники, берущие кадило в руки только по большим праздникам, проповедники целомудрия с вереницей оставленных женщин за плечами. Но совесть их спокойна: они доказали свою верность Богу. Жаль только, что Бог, вполне вероятно, пошлёт их с такой верностью туда же, куда посылает козлов с их рогами.

*

СВОБОДА ВЕРЫ

Христианство происходит от греческого слова “христос” — “спаситель”. Это перевод еврейского слова “мессия”, “машиах”. Вера в приход мессии запечатлена в книгах древнееврейских пророков, которые почитаются сегодня и иудеями, и христианами. Раз иудеи веруют в будущий приход “машиаха”, “христа”, их можно было бы  называть “христианами”, но они сами не захотели бы этого. “Христианин” можно назвать иудеем, который верует, что Христос уже пришёл. Иисус Христос родился среди иудеев, говорил на одном языке с ними, исполнял их обряды, любил их. Все первые христиане были иудеями. Они называли себя “Новым Израилем”, но имели в виду, что они — Израиль настоящий, подлинные иудеи. Иудеи отрицали право христиан считать себя Израилем.

Теперь иудеи подчёркивают, что христиане неправильно считают Иисуса мессией, отступают от веры Израиля в Единого Бога и от обрядов этой веры. Христиане же, напротив, считают, что именно они сохраняют верность Единому Богу, Который Сам открыл о Себе и о пути к Себе нечто новое. На вопрос “что такое христианство?” христианин может ответить: “Это вера во всё, во что веровали иудеи накануне прихода Христа, и вера в то, что открыл Христос”.

Христиане почитают и читают те же священные книги, что иудеи. Христианин, как и иудей, верит в сотворение мира Единым Богом, в то, что Бог заключил Завет (договор) с Авраамом и его потомками о спасении их. Различие в том, что христианин верит в то, что Иисус исполнил этот договор, а иудей в это не верит. Христианин считает договор с Авраамом “устаревшим”, “ветхим” Заветом, верит в то, что Иисус Христос обновил договор Бога с людьми, изменив его, распространив на всех людей, готовых поверить. Христианин считает, что Откровение Божие содержится и в древних книгах Израиля, которые называются в христианстве “Ветхим Заветом”, и в книгах, рассказывающих о Христе — “Новом Завете”. Иудей считает, что нет никакого “нового завета”.
Существует глубокий конфликт между христианством и иудаизмом именно из-за невозможности доказать, христианское или иудаистское понимание Бога и Его Откровения точнее. Иудеи свободны остановиться и считать, что, если Бог открыл Себя как Единого, значит, Бог не может открыть Себя как Единого в трёх Лицах. Христиане считают, что человек свободен остановиться, но не свободен останавливать ни Бога, ни другого человека. Судьёй в вопросах веры может быть только Тот, в Кого веруют.

Свобода веры проявляется не только в невозможности решить спор между иудаизмом и христианством, но и в невозможности в обязательном для всех порядке определить, какое именно религиозное движение является христианством, а какое нет. Христа почитают многие религии. Ислам сохранил многие рассказы о Христе, но мусульмане считают правильным почитать Его только как “пророка”. Христианами называли себя древние гностики. Сегодня существует множество религиозных движений, которые называют себя христианскими. В 19 веке возникла религия бахаи, которые считают, что христианство входит в их учение как составная часть. Большинство христиан — католики, православные, протестанты — считают, однако, все эти и многие другие веры не христианскими. Христианство даже создало понятие “ереси” — ложного учения о Христе, “ненастоящего христианства”. Оказывается, невозможность остановить веру проявляется и в том, что иудаизм не в силах монополизировать Библию, и в том, что Церковь не может монополизировать имя Христа.

Вера по определению есть свободный выбор человека. Никто на земле имеет права решать за другого, какая вера правильная, кто правильно верует в Христа, а кто нет. Большинство православных, протестантов и католиков считают друг друга исповедующими одну веру — христианство. Но многие православные считают католиков и протестантов вовсе не христианами, а еретиками и иноверцами. Есть протестанты, которые считают “неправильной” веру католиков и православных. Верующие договориться между собой не могут. Всегда найдётся хотя бы один человек, который заявит, что он иначе верует, чем все остальные. Поэтому неверующие и инаковерующие (а ни одна религия в мире не исповедуется большинством человечества; христиане составляют около четверти населения земного шара), не дожидаясь, пока верующие придут к согласию, употребляют слово “христианство” по-своему, так, чтобы оно помогало ориентироваться в мире.

"Вера даётся каждому. ... Вера не окрашивает нашу жизнь в особые цвета, как талант, скорее она является полотном, на котором эти краски себя обнаруживают" (Гуайта Дж. Жизнь человека: встреча неба и земли. Беседы с Католикосов Всех Армян Гарегином I. М., 1999. С. 77).

*

Подробнее о свободе веры.

*

Книга Армстронг в своё время изрядно нашумела. Для атеизма она то же, что очерк истории религий о. Александра Меня дл православных: популярный ответ на популярный вопрос. Только слово "популярный" имеет два значения, и ответ - "популярный" в смысле "простой", а "популярный вопрос" в смысле "часто задаваемый сложнейший вопрос". По простоте Армстронг безусловно опережает Меня. Она простодушно думает, что наука "приучила нас обращать внимание прежде всего на физический, материальный мир" и в этом смысле дальше физики Краевича для пятого класса гимназии не ушла. Однако, это характерно для массового атеизма современности. Его извиняет то, что массовая религиозность ещё и до Галилея не дожила. Если бы в таком же духе описывали историю, к примеру, XIX века, автора бы тут же закидали тухлыми помидорами.

*

Старец Варсонофий Оптинский советовал в случае сомнений помолиться усердно, положить три земных поклоны, спросить свою совесть и поступить так, как она подскажет, пусть даже она не очень уверенно говорит. Если совесть колеблется и ничего определённого не говорит, то принять любое решение и "более не смущаться, предав всё прочее на волю Божию". Так возвращается идея жребия, "урима и туммима". Только теперь случай вставлен в тиски, где одна половина - доверие к себе, к своей совести, а вторая - доверие к Богу, Который может и из ошибки изготовить варенье.

*

Вера в то, что какая-то часть ("душа") человека не исчезает после смерти, что умершие "приходят", "являются", пытаются что-то сообщить, - эта вера распространена более веры в Бога. В религиях, напротив, конденсируется совсем другой опыт - опыт более сложный, более трагический и высокий, опыт "возвращения в прах". Религиозные обряды и учения скорее со скепсисом относятся к бытовой, интуитивной вере в умерших как не совсем умерших, помогают живым осознать или, точнее, принять факт смерти во всей его полноте и необратмости. Это нелегко, потому что противоречит повседневному опыту: кому-то тёща явится, кому-то отец Гамлета.

Вера в воскресение более всего противостоит суеверному отношению к умершим. Суеверие - страх перед тем, что умерший вернётся. Суеверие - попытка его вернуть с целью, куда же он засунул семейные бриллианты. Суеверие - разговоры с мёртвым. Это агрессия известного на Неизвестное, мира сего на Иное, попытка проекции и переноса привычного на Новое.

Вера же есть обращённость к Богу. Вера в Воскресшего и Судящего не говорит с умершими, а говорит с Воскресшим и Судящим. Здесь и открывается возможность "молитвы святым", "коммуникации со святыми" - не разговора наподобие того, как мы говорим с живыми, тем более, не обращения к святому как к начальнику. Это общение с Богом, которое вдруг оказывается и общением с людьми - неважно, мёртвыми или живыми. Обнаруживается центр, глядя на который мы обретаем новое, "боковое" зрение. Глядя на Бога, краешком глаза видим святых. Это "краешком" несравненно богаче и глубже того общения, которое было у нас, возможно, с тем же святым при его жизни. Это "боковое" не прагматично, бесцельно, вообще "не в лоб", но насыщенно бесконечно.

*

«Бог есть!»

Ну, есть. И что? Может, в магазине есть пиво, может нет. Я же не начинаю петь: «Верую в пиво». Пиво мной не интересуется, я отвечаю ему тем же.

«Христос воскрес!»

Ну, воскрес. Это, доказывает, что Бог, видимо, интересуется нами, но вообще-то мячик упал, мячик взлетел. Мячика нет. Христос вознёсся. Поезд ушёл.

А вот нет формулы для выражения главного! Главного для тех, кому важны не вообще факты, а факты, влияющие на жизнь. Не говорят ведь «Дух сошёл!» - «Воистину сошёл!» Потому что «Дух сошёл» невозможно произнести раз и навсегда установленным способом.

«Я мыслю, следовательно, я существую». Ну, пиво, значит, тоже мыслит, ведь оно существует. Что ж, теперь пива не пить, если кто любит это дело?

Бог есть, следовательно, я могу любить.

Только именно это, самое главное, бессмысленно заявлять, как заявляют «верую». Где о любви заявляют как о догмате, там любви нет. Где любви учат, там нет любви. Где считают свою любовь заменой Богу, там нет любви. Где любят так, что считают себя слабыми в любви и хотят любить больше и больше – там Бог, воскресение и Дух.

*

Бог в сердце, в человеке, но Бог не есть человек. Бог есть Бог потому, что Он способен находиться в человеке так, что есть искушение принять Бога за собственную фантазию.

Блаженны неверующие, считающие Бога фантазией и не поклоняющиеся ему. Они не грешат идолопоклонством. Верующий всегда рискует поклониться не Богу, а идолу, подменив Бога своими чувствами.

Блаженны верующие, когда Бог даёт им почувствовать, насколько Он – не чувство, насколько Он не внутри. Бог – не в сердце, Бог – каменная стена. За Богом как за каменной стеной. Только эта стена не отгораживает от людей, она отгораживает от зла. Стены каменной гробницы – вот «каменные стены», за которыми Бог проходит испытание «на прочность».

Оставит Бог верующих или нет? Он может оставить верующего, не воскреснув, может – вознесшись и не вернувшись. Иисус не только воскресает, Он посылает Духа. Бог словно делает человечеству искусственное дыхание, только это «искусственное» и есть человечность.

Бог одновременно внутри и вовне, трансцендентен и имманентен. Вера в Бога одновременно чувство и знание, то есть нечто отличное от чувства и существующее тогда, когда чувства нет. Вера как чувство доверяет Богу как себе. В этом её сила, в этом её слабость – ведь каждый знает свою слабость, свою временность, никто не может любить себя как Иного, хотя каждый может поклоняться себе как Единственному. Вера как знание уверена в Боге как в абсолютном оружии, то есть в таком оружии, самого существования которого достаточно, чтобы быть уверенным в своём выживании при любых обстоятельства. В этом сила веры-знания, в этом её слабость – ведь нельзя любить оружие, хотя можно ему поклоняться. Это не две разных веры, это два полюса веры.

*

"С какого момента человек может считать себя верующим? Вот, например, человек почти никогда не молится, иногда читает Библию, старается соблюдать заповеди, иногда посещает службы, потом забывает об этом на многие дни, недели, потом опять возвращается к мыслям о Боге. Иными словами, есть ли какая минимальная религиозность, которая уже религиозность".

Вопрос парадоксальный. Он начинается с вопроса о том, когда человек может считать себя верующим, а заканчивается вопросом о том, когда человек может считать себя религиозным. Но вера и религиозность это два полюса. Они противоречат друг другу.

Почему? Верующий человек это человек голодающий, человек, который понял, что ему чего-то в жизни очень хочется. Я встретился с Богом, но это не означает, что Бог у меня есть. Это означает, что у меня появилось желание быть с Богом, желание с Ним соединиться. Это вера. Но моя вера всячески говорит, что я от Бога отдельное существо, и как ни читай я Библию, как ни ходи я в храм, а все равно между нами колоссальное расстояние. Его нужно преодолевать. И вера это уверенность в том, что Бог идет мне на встречу. Он преодолевает расстояние. Он ко мне тянется, и Его Дух помогает мне идти к Нему. Не более того.

Религиозность это абсолютная противоположность. Это успокоенность. Это человек сытый, оформивший свою веру в обряды, в ритуалы. Чтение Библии это религиозность. Хождение в храм это религиозность. Поэтому сказать, когда я религиозен, очень легко. Если я хотя бы раз в год хожу в церковь - это минимум религиозности. Если я хотя бы раз в жизни перекрестился, встал на колени, прочел молитву - это минимум религиозности. Спи спокойно, дорогой товарищ.

Но религиозность действительно похожа на сон. Она мешает человеку осознать свежесть веры. Она как бы затушевывает первичность веры, потому что когда мы думаем, что мы наконец Божьи, мы глубоко ошибаемся. Вот это - сон души.

Вера побуждает нас не только веровать в существование Бога. Вера побуждает нас покидать этот мир и говорить: никакой обряд, никакая религиозность, никакая церковность не помогают. Помогает только Дух Божий. Вот Он - есть. Всё остальное это наша человеческая упаковка.

Верующий человек это человек, который вновь и вновь повторяет евангельские слова одного из героев Евангелия, действительно героя: "Верую, Господи! Помоги моему неверию". Всё время есть ощущение, что инерция начинает преобладать над порывом к Богу, над порывом к жизни, что меня тянет в сон. Я тогда говорю Господу: "Помоги мне не спать, помоги мне бодрствовать".

Вот вера это бодрствование, это жажда. Религиозность это упаковка этой жажды. Это не значит, что религиозность - плохо. Форма это то, что помогает держать содержание, чтобы оно не испарилось, передать его другому. Но важно понимать разницу между формой и содержанием.

Поэтому первая заповедь о вере: "Я Господь Бог твой". Вторая заповедь о том, чтобы эта вера и религиозность не испарились под тяжестью форм. "Не сотвори себе кумира". И самый главный кумир - это кумир из подлинного Бога, это кумир из искренних молитв, которые окостеневают и становятся стандартными. Не сотвори себе кумира - сейчас ты научился быть церковным, завтра разбей всё это и будь церковным уже по-другому, с новым движением сердца.

Вот это минимум жизни. Точно также, как есть какой-то минимальный уровень в кулинарии, семейной жизни и т.д. Сочетать в себе порыв и форму - порыв и форму - прошел, остановился, и идешь дальше, проверяя, прямо ли ты идешь.

*

Вера в Бога - дар от Бога. Бог так же делает подарки, как человек. Только человек одаривает избирательно, а Бог - нет, Бог протягивает веру каждому.  Почему не каждый принимает дар веры? А почему не каждый прохожий берёт рекламные листочки, которые предлагают на улице? Дарёному коню в зубы не смотрят, но если в подарок предлагают тигра, или удава, или атомную бомбу... Подарки обычно дарят в специальной, праздничной обстановке, которая гарантирует, что подарок не опасен, которая помогает тому, кого должны одарить, сосредоточиться и принять подарок с достоинством и радостью.  Беда человека, что мы не замечает праздничности творения. Мы идём по жизни озабоченные, погружённые в себя. Иногда мы начинаем устраивать себе праздник, иногда начинаем искать смысл жизни, но и это мы делаем эгоцентрично, неумело, невежливо по отношению к Тому, Кого ищем. Так что удивительно не то, что многие люди не замечают веры и смысла, которые протягивает им Бог, а то, что многие люди всё-таки принимают эти дары.

*

Отец Пьер Тейар де Шарден:

«Да, я действительно должен прожить жизнь так, как если бы в конце мира меня ожидал Христос, и, однако, я вовсе не испытываю особой уверенности в Его существовании. Верить – не значит видеть. Как и всякий другой, мне думается, я движусь среди теней веры».

Сперва о материальном - чтобы не быть циником, нужно об материальное вытирать ноги, входя в размышление, и крепко вытирать. Иначе всё размышление пройдёт на материальном. У всякого свои причины говорить "верую, помоги моему неверию". Шардена легче всего понять. Изящнейший француз, увлечённейший палеонтолог - и церковное начальство лишило его и Парижа, и раскопок, отправило подыхать в Нью-Йорк. Отец Александр Шмеман тоже перебрался из Парижа в Нью-Йорк и всю жизнь сох по Парижу, но у Шмемана было неслабое утешение в виде семьи, дома, прихожан (и всё равно он изнывал и ворчал, пусть лишь в дневнике).

Тем не менее, не обязательно лишиться любимого дела и родины, чтобы вера показалась тенью. Более того: если наличие любимого дела, хорошей зарплаты, семьи и гостеприимной отчизны сочетается с твёрдой верой - как у Владимира Владимировича Путина, например - можно быть уверенным, что налицо не твёрдая вера, а твёрдое идолопоклонство.

Вера не может быть твёрдой. Бог не может быть твёрдым. Он - крепкий, это немножко другое. Коньяк - крепкий напиток, но не твёрдый. Идол - твёрд, идолопоклонство - твердо. Глубина веры Шардена в том, что он не разделяет веру в Богу и веру в Христа, он не видит обоих - и верует в обоих. Этой вере противостоит не ханжество, не лицемерие, не самообман, а - текст. Самое драгоценное, что создаёт человек - текст, запечатлённое слово, которое способно прорваться через самое трагическое - отчуждение, - это самое драгоценное оказывается и самым опасным. Написал, зафиксировал - и живое умерло. В этом трагизм литературного творчества.

Хорошо, если другой оживит написанное своим сопереживанием. А если другой соблазнится, поймёт чуть-чуть не так - а в религиозной жизни "чуть-чуть" оборачивается пролётом в никуда? Бог бесконечен, поэтому так легко попасть не в Бога, а в свою иллюзию о Боге. Как наивно полагать, что может быть "настоящее Евангелие", "окончательное Евангелие", "Евангелие, адекватно описывающее то, что было". Описывающее кому? Тебе сегодняшнему нужно описывать иначе, нежели тебе завтрашнему или послезавтрашнему. Так то Евангелие, а оно бесконечно выше догматических определений и мистических сочинений, что подобны вулканической лаве, которая неописуема красива и горяча в момент извержения, но на которой ничто не растёт, когда она остыла. Человек вновь и вновь претендует осветить Бога - и в результате впадает в тоску (в лучшем случае, в худшем самодовольно полагает, что - осветил, да). Окружающие тоже - как Шарден - унывают. Это глубоко творческое и позитивное уныние, из которого один выход - к Богу, Который Один свет, Один всё освещает и всякого просвещает, насколько считает нужным.

Вера по определению есть тень, тень невидимого - по определению апостола Павла ("уверенность в невидимом"). Софизм про то, что без тени не существует свет, извращает истину о том, что свет содержит в себе все тени, необходимые для полноты света, уходить к сатане за чёрными красками просто глупо. У него не чёрные, у него - бесцветные.

Сатана предлагает Иисусу броситься с высоты - идиот, Иисус, как и всякий человек, находится в бесконечном полёте, в отличие от того, кто был рождён для полёта и предпочёл ползать. Кто летает, тот лишён опоры - и лучше без опоры лететь с Христом, чем фарфоровым изолятором сидеть на столбе.

*

Огромное достижение христианства - что вера стала не только доверием к Богу, но и уверенностью в Его существовании. Поводом для этого послужило боговоплощение - легче поверить в Абсолют, чем в Абсолютно Неабсолютный Абсолют.

Вера в Бога Единого отнюдь не так трудна и возвышенна, как проповедуют некоторые слишком гордящиеся своей религией потомки Авраама (по вере потомки). Вот вера в Бога Единого и Его Сына - это не чтобы труд, но серьёзная незадача. Тут и появляются всякие "доказательства бытия Божия", свидетельствующие о том, что монотеизм никуда не делся и не хочет верить в бытие Единого, имеющего Сына - что бы ни вкладывать в понятие "сын Божий". По природе-то нетрудно быть иудеем или мусульманином или просто умным язычником и веровать в Единого. Так что доказывается вовсе не бытие Божие, а бытие Бога - Отца Господа.

Не очень трудно и глубоко веровать - так, чтобы каждая мысль, каждый поступок определялись верой. Это не подвиг, а просто адаптация к бытию Божию, а способность человека к адаптации не просто велика, а чрезмерно велика. Она помогает выжить - увы, часто путём расчеловечивания: обмана и самообмана.

А вот что очень трудно - это веровать вечно. Может, с перерывами, провалами, обрывами, но - до конца конечного, до начала бесконечного, когда этот труд уже будет не нужен. Ближайшая аналогия тут - любовь. Не тот любит, кто достал луну с неба, а тот, кто любит раз и навсегда. "Любвеобильность" - как кочевание по религиям. Представить на Суде трёх мужей или двух жён в доказательство своей брачной состоятельности... Ну так их впустят в рай, а тебя отправят с миром куда подальше...

Самое страшное, пугающее, тревожащее слово - "навсегда". На время даже некоторые неприятности интересны - на чём основаны парки аттракционов. Особенно, кажется, для мужчин - во всяком случае, в том обществе, которое сейчас существует. Отсюда страх брака как внешней формы, как регистрации. Это одно из проявлений страха кастрации. "Навсегда" - значит, я никогда больше не смогу... Да нет же, дурашка, наоборот: "навсегда" - значит, всегда в состоянии! Настолько всегда, что уже и не чувствуешь, как воздуха не чувствуешь.

Такое "навсегда" - попросту говоря, верность - страшно и, действительно, требует веры. А ведь этой верности под именем "лояльности" требует к себе и "мир", разнообразнейшие идолы, в том числе, брак как социальный институт. У Бога двойников много, и хранить верность идолам церкви, идолам семьи, идолам человечности легче, чем хранить верность Церкви, любимому человеку, Божьей человечности. А быть верным верующим, навсегда - вроде бы и легко, ведь это "навсегда" нереально, оно так... перспектива... Но ведь недаром многие религиозные фанатики так ненавидят перспективу в живописи, так любят плоские плакаты, так ненавидят, когда у других есть перспектива в жизни. Жить в перспективе вечности - как выйти в открытый космос без скафандра. Это нетрудно, только это - смерть. Здесь-то и обнаруживается, почему христианская вера не может быть без постоянного притока Духа Божия.

*

ВЕРА И УБЕЖДЕНИЯ

Вера может порождать убеждения, но убеждения не могут порождать веру. Убеждения - результат интеллектуального и волевого усилия, вера - результат встречи с Богом. Можно и нужно говорить Богу "да будет воля Твоя", но нельзя говорить Ему "да будет вера Твоя". Вера предшествует молитве, даже если молитва звучит как "даруй мне веру".

Вера может порождать убеждения, она даже неизбежно их порождает, если не остаётся на уровне чувств, только убеждения не должны перерастать в идеологическую систему. О различии веры и убеждений нужно напоминать, потому что в современном мире среди верующих много неверующих людей с крепкими убеждениями. Сама крепость убеждений компенсирует недостаток веры. Так в квартире у старого холостяка часто больше порядок, чем в квартире женатого мужчины. Муж и жена могут себе позволить некоторый беспорядок - им некогда, в конце концов, то дети, то помочь друг другу...

Вера всегда убедительна, но не всё убедительное - вера. Иногда убеждения - компост веры, который в какой-то момент может помочь зерну веры прорасти, но может и задушить веру, буквально сгноить её. Принудительное обращение человека в какую-то религию может привести к формированию вполне искренних убеждений, соответствующих догматам этой религии. В сущности, любая наследственная религиозность есть более убеждения, чем вера. Она может стать и верой - но это именно становление, иногда плавно-незаметное, иногда бурное.

В Евангелии Господь часто говорит о вере, причём вера оказывается чем-то глубоко личным и вполне волевым. Однако, надо учесть контекст: Иисус обращается к людям верующим. Не просто к религиозным, к носителям определённых этно-конфессиональных убеждений, обязательных для всякого израильтянина. К Иисусу приходили не такие, а именно верующие, энтузиасты, которым было недостаточно коллективного конформизма (потому что убеждения, разделяемые с коллективом, будь то жена, родители, народ - это конформизм).

Вера в то, что Иисус есть Христос, могла передаваться через убеждение - убеждение словом. Именно такова работа апостолов, да и Сам Спаситель в разговоре с учениками действовал словами, хотя и без благодати явно не обходилось. Тем не менее, убедить в том, что Иисус - Спаситель, Сын Божий - можно лишь того, верует в Единого Бога. Если человек верует в многих богов, тут и убеждать нечего - примет, нет проблем, о чём речь. Так ведь то будет многобожие, а христианство - именно вера в то, что Иисус не нарушение единства Отца, а проявление этого единства.

Воля нужна не для веры, воля нужна для жизни. К счастью, верующим может быть и безвольный человек. Это хорошая новость - было бы очень бесчеловечно-безбожно, если бы совершенство было условием, а не возможным побочным отходом веры. Волю можно развивать, можно деформировать, можно убивать, - вера при этом не пострадает. Пострадает только носитель веры, а кому это надо? Так что нужно всё-таки иметь волю, собрать её по сусекам, слепить в комариный писк и просипеть: "Да будет воля Твоя". А вера - моя.

•

Вера - товар оптовый. Нет отдельно "веры в то, что Иисус родился", "веры в воскресение", "вера в то, что Он сказал "Сие есть Тело мое", "веры в то, что сие точно есть Его Тело". Когда Джефферсон или Толстой кромсали евангельский текст, это было не проявление глубокой веры, а доказательство того, что вера была им навязана снаружи, как социально обязательный набор слов. Словно ребёнок перед тарелкой с ненавистными ему тушёными овощами, они пытались выбрать из бурды хоть что-то человеческое - хотя бы картошку.

Это не означает, что существует одна-единственная христианская вера, и либо ты исповедуешь её, либо ты отклонист, еретик, сектант, в общем, кто угодно, но уж точно не верующий. Нехристь. Выкинул из Символа веры филиокву - нехристь. Не веруешь в чудотворность Урюпинского списка с Казанской иконы Божией Матери и в то, что в Кёльнском соборе пуд костей именно вифлеемских младенцев, - нехристь.

Дело не в том, чтобы провести границу между верой и суеверием. Чехов о вере сказал, что между "есть Бог" и "нет Бога" огромное поле - и это не защита неверия, а защита Бога и верующего от превращения в статуи. Вот застывший, окаменевший Бог, а вот я перед ним как статуя каменею в молитве. И никаких полей!

Поле - не для того, чтобы на нем выкопать свою лунку, а чтобы двигаться от "нет Бога" к "есть Бог". Конечно, где-то есть качественная граница - вот сейчас ты был неверующим, а сейчас верующий. Но "верующий" - не конец поля, напротив, начало бесконечной части поля. Конечная часть - где атеизм, и вот обретение веры - конец, который и начало бесконечности. Потому что Бог, конечно, есть, но Бог есть и вне зависимости от твоей веры - а вот "есть Бог" в твоем сердце, в твоей жизни - это не мгновенно, как кот чихнул, а это надо идти и идти.

Дело в том, что Бог - жив, а человек без Бога - мёртв, и Бог даёт веру, чтобы человек ожил, задвигался. Эта вера - в Бога. Всё остальное - кумиропоклонство. Кумир - не ложный бог, кумир - убитый бог, мумифицированный или, в лучшем случае, бог в смирительной рубашке.

Если взять случай с "Сие есть Тело Моё", то в культуре, где Бог был в смирительной рубашке, веками спорили о том, в какой момент и в каком смысле хлеб становится Телом. Абсолютно атеистические споры. Когда общеобязательность, государственность христианства исчезла (в ХХ веке), мгновенно прояснилось: нет такого момента, до которого - нет, а после которого - да. Нет таких слов, которые точно передают смысл. Потому что смысл иногда не в словах, а в еде. Ртом можно есть, а можно говорить - и в данном случае вера в том, чтобы есть, а не в том, чтобы говорить о еде.

Когда не поздно прийти, чтобы причаститься? Да всегда поздно и всегда рано! Всегда человек не готов и всегда человек может преодолеть "не готов"!! Никогда человек не поймёт, что происходит!!! А что, в ресторане или в супружеской постели - понимаем? Если думаем, что понимаем, тогда - к психиатру. Если заучили, когда нужно погладить, а когда поцеловать - развод неминуем.

Но если нельзя отдельно "веровать в воскресение", "веровать в реальность причащения", если всё это - лишь следствия из жизни с любимым Богом и с любимыми людьми, означает ли это, что правы те, кто размывает веру так, что её уже и не видно? Не "нью эйдж", который делает коктейль, не бахаи, который делают мозаику, а те, кто отказывается от слов вообще, чтобы никого не обидеть? Конечно, нет - это всё равно, что просящему у тебя хлеба подарить широкую дружелюбную улыбку. Улыбкой сыт не будешь! Для жизни нужен хлеб, для вечной жизни нужен вечный хлеб, хоть ты тресни.

Иисус, наверное, простит всех, кто по каким-то возвышенным соображениям верует в Него, не причащаясь, не веруя в Воскресение, да и насчёт Рождества сомневаясь, но - простить простит, а зачем это надо? Может, лучше всё-таки стучать, чтобы открылось, а не отворачиваться от двери, вперяя взгляд в бесконечное пространство вместо бесконечности Бога? Найти, с кем вместе быть Тайной Вечерей, а не объявлять просмотр сентиментального кино Тайной вечерей? Не скакать зайчиком вокруг рождественского вертепа, а, по слову одного силезского ангела, быть рождественским вертепом.

*

Бывают случаи - часто трагикомические - потери или перемены веры. Например, когда жена очень православного интеллигента, сопровождавшая его в его православии с чисто женской верностью, вдруг, попав на собрание пятидесятников, уверовала. Буквально - уверовала в Бога, в Сына Божия, в Духа Святаго. Все, что было до этого, оказалось имитацией, хамелеонством. Добросовестным, но подражанием. Что ж, стала христианкой - в форме пятидесятничества. В семье образовалось некоторое напряжение - муж одной конфессии, жена другой. Куда хуже, когда имитация длится всю жизнь - а ведь бывает и такое, и даже ох как бывает... А тут - комизма больше, чем трагедии. Ведь в конечном-то итоге вера пришла! А пятидесятники, шестидесятники, это уже детали.

Другой случай: человек вдруг осознал свою смертность - осознал и принял. После чего решил, что он - не христианин и вообще неверующий. Последнее совершенно нелогично, потому что вообще-то вера в Бога совершенно не исключает принятия своей смертности. Экклесиаст вполне верующий! Но тут уже проблема России, где "вера" по умолчанию означает "вера в Христа". Тут всегда кроется опасность - вроде строительства социализма в Монголии - выстроить вовсе не социализм, а какой-нибудь степной капитализм. Монотеизм не этап в развитии, который христианин перепрыгивает, монотеизм - наше всё. Вера в Христа трудна не потому, что трудно поверить в оживление трупа - подумаешь, после расшифровки генома всё можно себе вообразить! - а потому что невозможно Богу стать человеком. Только глупые языческие мифы думают, что это возможно. Невозможно никак! Но вот ведь случилось на нашу голову!...

Что же до смертности, то уж вера в воскресение никак не отменяет проблему принятия своей конечности. Даже наоборот. Победил смерть - так и смертность победи! А то обидно как-то - знаю, что смерть фуфло, а на практике тащусь сквозь нее как и те, кто в воскресение не верует. Психологически-то проблемы одни у верующего и неверующего - принять факт своей конечности, жить с этим принятием, как говорили в старину - жить - не тужить, и всем моё почтение.

Впрочем, что обижаться? Кто за свободу, равенство и братство/сестринство, тот знает, что нужно быть равным, чтобы быть свободным. Если бы верующие возносились на небеса, минуя смерть, свобода бы просто испарилась. Ладно, Матерь Божия - так ведь это давно было, справки нету из загса. А мы уж как-нибудь умрем, лишь бы другие веровали в воскресение, а не знали воскресения как факт, что было бы ужасно и бесчеловечно.

*

ЗРЯЧЕСТЬ ВЕРЫ

Вера - не слепа. Она видит в Боге не фюрера, который обо всем позаботится, так что можно беззаботно пулять минами в окружающих. Она видит Крест. Не обязательно верить в то, что Иисус есть Машиах, чтобы видеть крест в жизни окружающих, верующих и не верующих: страдание не отомщенное, слезу не утертую, кровотечение не остановленное.

*

ВЕРА И ДОВЕРИЕ

"Блаженны не видевшие, но уверовавшие".

Первоначальное (для Авраама, Моисея, Давида) значение слова "вера" - "доверие". Объект знания - объект. Объект доверия - субъект. Строго говоря, Бог не является субъектом, но если выбирать - объект Он или субъект, то, конечно, все-таки лучше сравнить Его с субъектом.

Доверие - результат неопределенности, непредсказуемости другого (Другого). Атеизм считает, что развитие науки постепенно убирает непредсказуемость человека. Наука скромно молчит, но изредка стреляет глазами, намекая что - да, можно на это рассчитывать.

В доказательство ставят, что прошлое поведение человека уже вроде бы научились полностью объяснять. Найдены истоки любви, гениальности, рассеянности - да чего угодно.

Это, конечно, мошенничество и псевдо-наука. Цыганщина - то есть, обычная игра словами. Часто от непонимания природы слов, еще чаще от непонимания природы человека. Когда говорят, что "найден ген любви", имеют в виду, что "любовь" - это половое влечение. Бедненькие!...

Интереснее другое: в какой момент верующий ставит под вопрос существование Бога? Не компетенцию Творца, а само Его бытие? В Новом Завете видно, как происходит этот сдвиг. Пока Иисус проповедует - вопрос "веруешь ли в Меня" отсылает к вере-доверию. После воскресения речь идет о вере-вере. Не сила воскресения сомнительна, а факт.

В Иисусе Бог становится по-настоящему невидимым. Мало запретить изображения Бога, чтобы сделать Его невидимым. Чтобы вполне веровать в Бога, надо сделать Бога невероятным, невозможным. Ожидаемый становится неожиданным.

Вопрос о доверии отходит на второй план. Тем не менее, он остается канвой, на которой стоит вопрос о бытии Божием. Современники Иисуса - те, что пообразованнее, римляне и греки - не отрицали бытия Божия, со скепсисом, достойным иудеев, относились к всевозможным статуям, мифам, обрядам, но нимало не считали, что существование Бога может иметь влияние на их собственное существование. Конечно, в быту они периодически вели себя "религиозно" - не лицемерно, а просто по привычке, ровно так, как "религиозны" и большинство нынешних верующих. Это религиозность инерционная, механическая, не оставляющая Богу никакого места в реальной своей жизни. Знает человек, что есть Полярная звезда, но нимало не берет ее в расчет, глядя на себя в зеркало или на жену за столом, так и с Богом.

В современном мире под вопросом не столько бытие Божие, сколько бытие человеческое. Наука, выросшая из мощного импульса к личному росту, душит этот импульс, утверждая небытие личности и ее роста. Античное знание утверждало, что Бога нет, а есть лишь комбинации атомов - нынешнее знание утверждает, что человека нет, а есть лишь комбинации генов.

В результате сегодня "вера" - это широкая река, в которую влились самые разные ручьи. Верующих мало (если отбросить верующих архаически - а что с ними еще делать? не отбросишь их, они отбросят тебя), а вот веры много. В вере стало легко утонуть. Она и доверие, что Бог поможет, и знание, что Бог Себе не помог, что уж там тебе. Она и знание, что Бог есть, и вера, что это недоказуемо (суеверие же продолжает размахивать доказательствами). Вера обращена столько же на Бога, сколько на себя и ближнего. Все стало зыбко - и это зыбкость творческая, продуктивная более, чем все "христианское средневековье", только плод такой веры не гигантский собор, а обычная человеческая жизнь. Но разве этого мало?